Следствие ведут дураки

а) на Осипа, придавленного каким-то обгорелым металлическим каркасом и раскинувшего руки крестом так, что его можно было принять за умерщвленного христианского мученика, если бы не оглушительный храп «убиенного»;

б) на бутылку вина, сиротливо просовывающую из ящика свое горлышко и словно напрашивающуюся на немедленное потребление ее содержимого.

Иван Саныч незамедлительно отбил горлышко бутылки и обнаружил там превосходный портвейн – не то скомпрометированное бормотухами типа «777», «72» или «Розовый портвейн» дешевое пойло, философски потребляемое в российских подъездах и на лавочках занюханных парков, а настоящий portwein. Превкусное крепленое виноградное вино, ценимое французскими гурманами выше многих других вин.

Впрочем, Ивану Санычу не было дела до парижских гурманов и их алкогольных пристрастий. У него был утренний нервный стресс, и стресс нужно было залить. И не квасом или кефиром с ряженкой.

Он выпил добрую половину бутылки, потом поразмыслил и, ткнул Осипа в бок, буркнул:

– Эй, Моржов! Подъем. Приехали, как говорится.

Моржов открыл глаза, потом разинул рот и зевнул, клацнув металлическими пломбами и коронками. Потом попытался подняться, но точно так же, как Иван Саныч двумя минутами раньше, стукнулся о какую-то свисающую с балки дубину и выругался. Спросил:

– И чаво? Где енто мы? В вытрезвителе?

– В Париже, – с явной претензией на иронию отозвался Иван Саныч. – А вот точнее – я и сам не знаю. У меня такое ощущение, что мы, Осип, это самое… провалились.

– Чаво?

– Не чаво, а куда. В ад. То есть в преисподнюю. Да ты не сопи. На-ка лучше выпей. А то всухую тут и свихнуться недолго.

Осип, не заставив себя долго ждать, мигом переправил остатки портвейна в свою глотку, крякнул, засопел, а потом проговорил уже жизнеспособнее:

– Дык это мы не в аду.

– Да ну? – показательно поразился Астахов.

– Енто мы в подвале. У ентого… у Стяпана Семеныча. Тольки сдается мне, Саныч, что дом-от сгорел. Ну да… припоминаю. Ой, е-о-о-о!! – Осип скроил такую рожу, что если бы темнота не скрыла ее от Ивана, то последний в свойственной ему манере незамедлительно посоветовал бы Моржову сниматься в фильмах ужасов без грима. – Вспомнил! Вспомнил, чаво вчерась с нами было-от! А то я было подумал: попритчилось. Ан нет!

Иван Саныч пошевелил последней не забившейся копотью извилиной мозга. В голове, как в грязном мазутном котле, начинало медленно закипать какое-то мутное и еще не совсем определившееся в красках воспоминание.

– А что было, Осип? Я-то подумал, что мы просто вот так нажрались.

– Да лучше бы нажралися! А то вон оно как – тебе какую-то гадость вкололи, и ты им такую чушь нес, наговаривал на себя и на меня, что подумал я: с катушек съехал Ванюша, понеслася в рай душа. А потом, верно, мозгу тебе скосорезило, так что не помнишь ты ничаво.

– Немного… немного припоминаю.

– Вот то-то и оно, что немного! Я вообще не понимаю ничаво. Как мы отделалися, непонятно. Наверно, пол прогорел и мы в подвал провалилися. Ну да. А то сгорели бы, и щас черти нас бы на бифштексы дожаривали.

– Ну ты скажешь, Осип, – поморщился Астахов. – Бифштексы…

– А чаво ж? Ентот Жодле со своим Али любому черту сто очков вперед даст! Вот ведь какие уроды: и Кольку Гарпагина угробили, и Семенычев дом подпалили. Скажи ж, а? Кабы Стяпан Семеныч, дядя твой, не удавился, кады дом увидит и уголья, которы от него остались. Поди, нам же и скажет, что пожгли дом-от. А чаво ж? Ведь и скажет, с него станетси. Дескать, напилися и пожгли.

– Вылезать отсюда надо, – сказал Астахов. – Муторно мне тут, Осип. Душно.

– Вылезать? Вылезать – оно, конечно, дело хорошее, да тольки-от завалило нас. Если всю эту халабуду, что над нами значится, поворошить, то она прямо нам на головы и повалисси. И ничаво.

– И ничаво! – передразнил его Иван Саныч, сознавая, что Осип, верно, все-таки прав. К сожалению.

Он уселся в позе лотоса и начал раскачиваться взад-вперед, словно таким образом активируя пробуксовывающий мыслительный процесс в закопченных пожаром извилинах. А Осип тем временем разглагольствовал следующим замечательным и оптимистическим образом:

– Я вообще не понимаю, Саныч, каким таким манером нас не изжарило, как куриц в духовке? Жарынь тут, поди, жуткая была, когда палило. А ить все потухло, а мы, поди ж, живы. Значить, не такое тухлое наше дело.

– Выход, – пробормотал Иван Саныч, – нужно найти выход из этого дурацкого положения. Выход…

– Выход? – переспросил Моржов. – А поди ж ты! Выход завалило. Хотя погоди… есть второй выход.

– Что такое?

– А выход… помнишь, мы с тобой за винищем сюды лазали! А? Полы разобрали в моей спаленке? Ну?

– А ведь точно! – выговорил Иван. – Есть такое дело! Спальня-то твоя в другом крыле дома, может, она и не так выгорела! Ведь дождь, кажется, шел.

– Проливной, – подтвердил Осип. – Может, огонь по всему дому и не занялся. Надо попробовать.

– А тут еще есть бутылки, – сказал Ваня, – вот я нащупал… а?

– Выберемся – выпьем, – коротко и решительно отозвался Осип, и его голос прозвучал глухо и мрачно. – Тем более мы находимся неподалеку от того места, где убили Жака.