Следствие ведут дураки

– А ты женись на ней, – хмуро предложил Иван Саныч, наливая себе вина, – она ж еще тово… баронесса. Мамаша ее покойная, жена Гарпагина, она ж аристократка. Бароном будешь.

– А тебе слабо?

– Так она ж моя двоюродная сестра. Инцестом попахивает. Тем более что у тебя с ней все слажено уже, – Иван Саныч закусил блином и сыто икнул.

Осип мрачно жевал; на могучих челюстях, работающих слаженно и мощно, как жернова, перекатывались литые катышки скуловых мускулов.

– Мысля-от неплоха, – наконец сказал он, – только семейка эта – меченая. Сынка убили, дом отца сожгли, слугу по башке тяпнули, дочка как загнанная мечесси.

– Меченая, да? А ты весь такой чистый-благородный? А ты не заметил, что все это началось только после того, как мы приехали? – ядовито вставил Иван Александрович. – Ты что, думаешь, что все это случайность?

– Да уж конечно, нет. Особенно после того, как ты в самолетном сортире едва Жодле не ублажил, а потом ево же вещички и прибрал. А Жодле – вон оно что, оказываесси…

Иван кинул в рот еще один блин с мармеладом, политый вишневым ликером, а потом решительно сказал:

– И все равно – мне кажется, что Жодле не убивал Жака и не воровал ентого самого сейфа. Вот Николя – это да. Николя, верно, они же и убили. Хотя… хотя два взрыва, в «Селекте» и с мобилой Жака, сильно друг на друга смахивают, и, видно, их один и тот же человек и делал.

– Енто ничаво, – буркнул Осип, – Жак покойник, Николя тоже. Они подождут. А вот что с живыми делать? Настюха-то пропала, верно, ее той Жодле со своим Магомадовым Али умыкнул. Она то где?

Иван Саныч загрустил.

– Она… она, быть может, там же, где и Жак. Где и Николя.

– А ты не каррркай! – рявкнул Осип, да так, что сидевший через столик аморфный лысоватый старичок, ковыряющийся вилкой в отвратительного вида устрицах, уронил в блюдо болтавшиеся на кончике носа очки. – А ты не каркай, Ванька, все лучше будет, если не гнусить вот такие пророчества. Видно будет. А я всегда верил в смерть человека только тогда, когда видел его жмур собственными глазами. Понятно тебе, Саныч?

– А чаво ж, – по-моржовски вздохнул Астахов, отрезая себе кусок яблочного пирога.

Из ресторана они вышли около семи вечера. Оплата поданного счета начисто вымела содержимое одного из незаконно заимствованных Осипом кошелечков. До моста Мирабо добрались на такси, а так как таксист был не Ансельм и по-русски знал только «Gorbatchoff», «Eltsin», «vodka» и «Cournikova», то сначала он привез гостей из России к Иенскому мосту у подножия Эйфелевой башни, потом на Моцарт-авеню (верно, потому, что Осип, оживленно объяснявший, куда ехать, произносил имя Мирабо как «Мурабой»), и только с третьей попытки высадил Астахова и Моржова на улице Мирабо, откуда до одноименного моста было совсем недалеко.

Что, впрочем, не помешало им искать мост, воспетый Гийомом Аполлинером, еще полчаса, и когда они наконец пришли на место, но Лиза уже была здесь.

Она стояла на мосту, придерживаясь за перила. С Сены дул прорывистый ветер и вздувал пузырем ее свободную широкую юбку.

– Кто бы мог подумать, что я буду идтить на ентот мост Мурабой в Париже примерно с таким же настроеньем, как в молодости ходил на гнилой Трофимовский мост через речку Вонючку на «стрелки»… – пробасил Осип, не попадая в такт шагам Астахова.

– Идем уж, – мрачно буркнул Иван Саныч, лишь бы что-нибудь сказать.

Лиза Гарпагина увидела их, но не пошла навстречу. Напротив, она еще сильнее вцепилась в перила моста и глядела на Сену до тех пор, пока Осип и Астахов не подошли и не окликнули ее.

Лиза повернулась и, не глядя на мужчин, медленно произнесла:

– Я только что из больницы.

– И как там Степан Семеныч? – осведомился Осип.

– Меня к нему не пустили.

– Чаво это? Опярация? – предположил Моржов.

– Нет. Мне сказали прийти попозже, потому что у него был нотариус и переоформлял папино завещание.

– Завещание?

– Ну да. Сказали мне прийти попозже, потому что в палату вроде как никого не впустили, кроме нотариуса.

– Ну, а ты?

– Я пришла попозже.

– И что? – пискнул Иван Саныч.

– Меня снова не пустили. Вроде как собирались делать ему операцию какую-то.

– Делали?

– Нет. Не стали ему делать операцию.

– Почему?

Лиза моргнула короткими ресницами и закашлялась, а потом выговорила:

– А потому. Папа умер.

– Уу-у-умер?! – в голос взвыли Иван Саныч и Осип.

– Да. И к нему меня не пустили. Он в какой-то специализированной клинике, и там… в общем, меня не пустили. Сказали, что мне позвонят и сообщать, когда можно будет забрать тело. Я не верю… как-то все сразу обрушилось, и я осталась одна, совсем одна. Сначала Жак, потом Николя… потом вот так папа. – Она снова заморгала, а потом ткнулась в плечо Ивана Александровича и, обхватив его шею своими пухлыми руками с короткими пальцами и некрасивыми обстриженными ногтями, беззвучно заплакала, вздрагивая всем своим крупным телом.

Астахов окоченело погладил ее по голове и беспомощно глянул на Осипа: ну что ты тут будешь делать, а?