Следствие ведут знатоки

— Я перед ней виновата. Конечно, не тем, что хотела ее колечки унести. Это не я взяла — нужда взяла. Я кололась, а денег на зелье не было. Где-нибудь у нее и деньги лежали, но не могла же я рыться… Я виновата чем: что втянула ее в наркотики. Сама сидела без копейки, а она свободно могла покупать нам обеим… Я думаю, может, она под кайфом была, когда все случилось. Почему она дала себя задушить? Обвинитель на суде изображал из меня подлую убийцу, как я набросилась на подругу, а она не ожидала и так далее. Идиот безмозглый! Она мне живая была нужна! Но вот, может, она была не в себе? И потому не сопротивлялась?

Марголина умолкает, она до слез расстроена, и Пал Палыч дает ей передышку. Томин открывает было рот, Пал Палыч жестом притормаживает его на десяток секунд и потом только делает разрешающий знак.

— Из дела непонятно, как получилось, что вас задержали. Сколько вы находились в квартире? — спрашивает Томин.

— Минут пятнадцать… Не помню. И вдруг нагрянула милиция.

— Тут сказано: «анонимный телефонный звонок об убийстве».

— Десять лет гадаю, кто позвонил. Кто меня подставил?

— Допустим, убийца, — продолжает Томин. — Значит, он знал, что вы придете к Веронике.

— Невозможно.

— Напротив, только так можно строить какую-то версию.

— Я сейчас объясню. Никто не знал. Я решила к ней поехать вдруг. Позвонила. Она не подошла. Но я все равно поехала, у меня были ключи, я могла без нее зайти и поесть… Стала отпирать, оказалось, дверь открыта. Когда вошла, она уже была мертвая… но не совсем еще холодная… Я не сразу сообразила, что с ней. А когда поняла, как-то очумела. Собрала с подзеркальника коробочки. Села и стала реветь. И тут меня замели.

— Что-нибудь исчезло из квартиры? Не проверяли? — спрашивает Знаменский.

— Кто знает, что у нее было. Рвутся ниточки, не завязываются.

— По наркотикам Вероника поддерживала какие-то контакты? — пытается что-то выудить Знаменский.

— Все шло через меня.

— У вашей подруги наверняка не было других мужчин? — вступает Томин.

— Абсолютно наверняка.

— А если тем не менее предположить, что ее убил Олег? — подхватывает Знаменский. — По какой-то неведомой причине?

— Зачем человеку убивать самое дорогое?

— А чем он занимался? — интересуется Томин.

— Не знаю, она не говорила.

— Может быть, все-таки опознаете его?

— Нет.

Тем допрос и кончается, и сразу кто-то набегает со своими проблемами, трезвонят телефоны, друзьям не дают словом перемолвиться, пока они не выходят из министерства.

— Паша, ты ей веришь?

— Что не убивала? Пожалуй, как ни странно… По-моему, пришло время сесть и подумать. На кислороде.

— Давай, — соглашается Томин.

Знаменский звонит по мобильнику:

— Мать, я к тебе еду. И еще тут сыщик из Интерпола просится. Что купить?.. Так. Так. Ясно, — и обращается к Томину: — Шесть пунктов. А говорят, думать надо на пустой желудок.

— Ну-у, зачем так мучиться?

Они садятся в машину и отъезжают — до ближайшего магазина. В машине Томин спрашивает:

— Почему в Москве деревья не поливают? В Париже вода уж, наверно, не дешевле.

— Ох, Саша, тебя удивляет только это? — отзывается Пал Палыч.

Когда делают покупки, подходит бравый преуспевающий человек: бывший следователь Зыков, который когда-то работал со Знаменским на Петровке.

— Знаменский! — восклицает он. — Сколько лет, сколько зим! И Томин! Где трудишься? — спрашивает он последнего.

— За рубежом.

— Хвалю. А ты, Пал Палыч?

— В министерстве.

— Да брось! Как ты можешь? Коррупция, развал и прочее. С твоими-то принципами!

— А ты, я слыхал, ушел в охранную структуру. Новых русских друг от друга охраняешь. За большую, надо думать, зарплату. Тоже мне принципиальность! — Знаменский равнодушно отворачивается от собеседника, но тот берет его за локоть:

— Знаменский, не ругайся. Мы друзья.

— Зачем тебе моя дружба?

— Для самоуважения… — как-то не вполне понятно возражает Зыков.

На даче, поужинав, друзья сидят в саду. Из дома доносится стук печатной машинки.

— Маргарита Николаевна стучит?

— Статью куда-то. «Некоторые вопросы теории Бехтерева о психических эпидемиях на материале финансовых пирамид».

— Ишь ты! По малограмотности я и не выговорю, — прибедняется Томин.

— Ладно, хватит бездельничать. Я еще не знаю твоих кладбищенских похождений.

— Короткая повесть, Паша. В могиле, на которую ходит господин Янов, похоронена его мать. Он сам сказал тамошней тетке. В книге регистрации тоже значится, что хоронил сын. Но записан сын как Коваль Олег Иванович.

— Очень хорошо. Дальше.

— Дальше я двинул в архив адресного бюро и проверил там этого сына. Получил сведения, где он был прописан. Там имел удовольствие найти старую домовую книгу, и в ней их двое: Майкова и Коваль. Про Коваля есть отметка, что работал на Севере, была броня на площадь. Повесть окончена.

— Ты не копал дальше? — не верит Пал Палыч.

— Копал, да попусту. Дом сломали, жильцов поместили в переселенческий фонд. Оттуда они порознь выезжали в новые квартиры. И тут след Коваля исчез, он квартиры не получал.

— Стало быть, Коваль Олег Иванович, — повторяет Знаменский.

Вторгается телефон.