Следствие

— А он всё лез, лез и опять упал. Я ему кричу, чтоб перестал, но он был мёртвый, я-то сперва подумал, что он не умер, а проснулся, но он не был живым, у него и глаз-то не было, то есть были, но видеть он ничего не видел, не мог он ими видеть, да и не чувствовал ничего тоже, потому что если бы чувствовал, то не бился бы, как бешеный, о доски. Я уж не знаю, что я ему кричал, а он всё цепляется, лезет, а потом зубами за подоконник схватился… Что?

Снова неразборчивый, приглушённый голос задал вопрос, ясно прозвучало только последнее слово «зубами?».

— Я ему близко-близко посветил в лицо, так глаза у него были мутные, ну совсем как у рыбы снулой; а что потом было, не помню…

Другой голос, низкий, видимо поближе к микрофону:

— Когда вы вытащили пистолет? Вы хотели стрелять?

— Пистолет? Не могу сказать, не помню, чтоб я вытаскивал пистолет. Бежал, да? Почему он у меня в руках оказался? Не знаю. Что у меня в глазу? Доктор… до… доктор…

Голос издалека:

— …Ничего нет, Вильямс. Закройте глаза, сейчас вам станет лучше.

Женский голос:

— Вот и прошло, вот и прошло.

Снова голос Вильямса, одышливый, хриплый:

— Я не могу так. Что… уже всё? А где жена? Нет? Почему нет? Здесь? Что инструкция, в инструкции о таком… ничего… нету.

Послышались отголоски короткого спора, кто-то громко произнёс:

— Достаточно!

И сразу же другой голос:

— Вильямс, а машину вы видели? Фары машины?

— Машины? Машины? — медленно, со стоном повторял Вильямс. — У меня в глазах стоит, как он качается из стороны в сторону, и стружки за… ним. Если бы я заметил шнур, я бы знал, что делать. Не было шнура.

— Какого шнура?

— Рогожа? Нет? Шнур? Не знаю. Где? А-а, кто такое увидит, тому свет не мил будет. Но так не бывает, господин комиссар, правда ведь? Стружки, нет. Солома… не выдержит…

Долгая пауза, тишина, прерываемая потрескиванием, и шум, словно где-то вдалеке от микрофона шёпотом спорят несколько человек. Короткий булькающий звук, потом икота, и внезапно погрубевший голос произнёс:

— Я всё отдам, а для себя ничего не хочу. Где она? Это её рука? Это ты?

Снова раздалось потрескивание, стук, будто перед микрофоном передвигали что-то тяжёлое, послышался хруст лопающегося стекла, резкое шипение струи газа, серия отрывистых щелчков, и оглушительный бас произнёс:

— Давай выключай. Конец.

Шеппард остановил кассеты и снова сел за стол. Грегори сидел сгорбленный, судорожно сжав побелевшими пальцами подлокотники, и не мигая смотрел в пол. Он забыл о присутствии Шеппарда.

«Если бы можно было всё вернуть, — думал он. — На месяц назад, и начать снова. Нет. Мало. На год? Глупости. Не получилось бы…» — Знаете, инспектор, — вдруг заговорил он, — если бы вы назначили на это дело не меня, возможно, преступник уже сидел бы в камере. Вы понимаете, что я хочу сказать?

— Может быть. Но продолжайте, продолжайте.

— Продолжать? В моём учебнике физики в разделе об оптических обманах был рисунок, на котором можно было увидеть или белый бокал на чёрном фоне, или два чёрных человеческих профиля на белом фоне. Увидеть можно было либо то, либо другое, а я, мальчишка ещё, думал, что лишь одна из этих картинок настоящая, вот только не мог определить какая. Правда ведь смешно, инспектор, а? Вы помните нашу беседу в этой комнате — о порядке. О естественном порядке вещей. Этот порядок можно имитировать, говорили вы.

— Нет, это вы сказали.