Следствием установлено…

Смерть слегка изменила лицо парня, но не обезобразила его. Казалось — человек просто заснул в неестественной позе и вот-вот откроет глаза. Обе фотографии: и эту, и прижизненную предъявили для опознания железнодорожнику Чеботареву, но безуспешно. Он так и не смог сказать, похож ли человек, изображенный на них, на кого-либо из тех ребят, которые пробежали мимо него в тот вечер.

— Когда же, товарищ следователь, убивцев найдете? — прервала раздумье Вершинина, одетая в черное маленькая пожилая женщина с темным морщинистым лицом, до этого молча сидевшая на одном из стульев у стены. — Ведь вторая неделя идеть, как мово кормильца нет, вторая неделя пошла, как сгубили его злодеи, а все ходят по белу свету, да над моим горем посмеиваются.

Подслеповатые глаза требовательно уставились на следователя.

— Ищем, Пелагея Дмитриевна. Поверьте мне, ищем всеми возможными способами, — Вершинин встал, подошел к ней, присел рядом.

У него не поворачивался язык возразить убитой горем женщине, сказать ей, что Василий был далеко не кормильцем, а наоборот, по словам соседей, порой отнимал у нее рубли, полученные за уборку лестницы, и пропивал их. Вершинин не сказал этого, ибо он понимал, что перед лицом смерти все плохое начисто стерлось в ее памяти. Для нее Василий стал теперь идеалом сына — доброго, любящего, единственного защитника, которого она выпестовала одна, без мужа, подавшегося в незапамятные времена на заработки, да так и забывшего вернуться. Она не лгала, она просто заблуждалась, мысленно создав для себя после похорон совсем другой образ.

Вячеслав решил выяснять все исподволь, полегоньку, чтобы поменьше травмировать материнское чувство.

— Мы обязательно найдем убийцу, обязательно, — утешал он ее, — но и вы постарайтесь нам помочь. Кто лучше вас знает Василия?

— В чем подмога-то моя, не пойму? Давеча я все рассказала другому следователю, записал он, расписалась, как смогла. Чего же еще надобно?

— С кем он встречался? Кто приходил к нему домой? Кто расспрашивал о нем уже после смерти?

— Я про все рассказала на первом допросе, а больше ничего не знаю. Приходили там разные, но откуда, неведомо.

— Дома-то он с приятелями частенько выпивал?

— Нет, — сразу насторожилась Шестакова. — Разве иногда бутылку красненького.

— Бывает, бывает, — успокоительно заметил Вершинин. — А друг дружку-то как они между собой называли?

— Запамятовала я, милок. Разные имена были.

— Может, вам приходилось слышать из их разговора кличку «Ханыга»?

— Ханыга? Впервой слышу, — ответила женщина.

— Вашему сыну такую кличку его приятели дали. Она известна всем, даже соседи его только так и называют.

— Соседи, соседи. Подумаешь, соседи. Врут они. Мало как убивцы обозвать могут.

Шестакова снова забеспокоилась, и Вершинин решил не разъяснять значение этого слова, хотя и был уверен, что ей уже приходилось его слышать. Василия Шестакова называли так все — от мала до велика. Спрашиваешь: «Вы знали Шестакова?» — пожимают плечами, скажешь: «Ханыга» — сразу ясно.

«Вот ведь как приклеилась, — подивился Вячеслав, — да оно и понятно — вымогатель, попрошайка, любитель поживиться за чужой счет».

Он собрался с духом и спросил:

— Пелагея Дмитриевна! Откуда Василий брал деньги на жизнь, ведь он же почти не работал?

— Работал, он все время, почитай, работал, а деньги мне отдавал, кормилец мой, — упрямо возразила она.

— Ладно, — терпеливо согласился Вячеслав. — После окончания профтехучилища он устроился на комбайновый, два месяца поработал и уволился. Знаете вы об этом?

— Мастер ему плохой попался. Вася пойдет покурить, а он придирается, обижает, проходу не дает. Один раз сынок чуть выпил после работы, он ему прогул поставил. Чай, с устатку-то можно выпить.

— С устатку можно после работы, но выпил-то он в середине рабочего дня, где-то часа в два. И причем на протяжении последнего месяца работы раз шесть выпивал. Вот и уволили.

— Вранье, все вранье. Напраслину на него возводят. Какой он пьяница? Ну, может, выпил раз… два, а они и рады наговорить.

— Возможно. Потом он на ремонтный попал, и там всего месяц проработал.

— Знаю про то. Ребята ящики в раздевалке обчистили, а на него свалили. Он и ушел, не захотел с такими товарищами работать.

— А потом?

— Еще где-то работал, без работы не сидел.

— Вы уверены, что он действительно работал?

— А как же. Каждый день на работу уходил, деньги у него бывали.

— Ах, так! — Вершинин начал терять терпение. — На работу уходил, деньги у него бывали, а известно ли вам, что он самым бессовестным образом обчистил своих товарищей по цеху? Его уволили и из жалости материалы в товарищеский суд направили. Потом он еще в трех местах работал, а в общей сложности за год набрал месяцев пять-шесть стажа. На чьих же харчах он сидел?