Следствия самоосознания. Тургенев, Достоевский, Толстой

В то время как русские читатели меняли старые, сильно поношенные и едва ими замечаемые национальные облачения на новую одежду, о которой уже много знали и которая ставила их перед проблемой выбора, сам этот процесс содействовал их самоопределению и самоосознанию. Новая одежда, никогда не воспринимавшаяся как естественное продолжение или выражение «я» ее владельца, оставалась костюмом, и носивший ее человек в итоге не усваивал связанной с ней культурной идентичности. Сознание становилось более аналитичным и более ироничным не только по отношению к традиционной среде и укладу, но и к собственному «я». Разумеется, подобный процесс был отмечен писателями и в других культурах: в Англии, например, Энтони Троллоп выступал защитником естественных староанглийских ценностей и противником вызывающих иронию нововведений. Но в России, где изменения произошли так быстро и были столь значительными, где со времени Петра обязанностью образованного человека стало следование европейским образцам и самомоделирование на их основе, писатели сознавали, что сам процесс реформирования, независимо от его содержания, перестраивал человеческую психику. Ничто в душе человека не проходит бесследно. Подпольный человек способен испытывать и любовь, и ненависть, но он не способен совершать поступки под влиянием этих чувств. Подобное состояние он определяет как утрату человеком XIX века «характера», имея в виду, что в современном, книжном русском человеке «усиленное сознание» и анализ ослабляют естественные внутренние импульсы, душа формируется диалектикой сознания и подчиняется ей. Следствия воздействия этого процесса на личность очевидны уже в самом начале «Записок из подполья», в первой главе первой части. В первой части главы герой признается, что он «злой», во второй отрицает это. В этом проявляется доминирующая психологическая черта Подпольного человека – дефицит личности и непоследовательность сознания, в котором каждое настроение следует за предшествующим как противоположное ему и как реакция на него. Подпольный человек сообщает читателям, что гордится этим: «…умный человек девятнадцатого столетия должен и нравственно обязан быть существом по преимуществу бесхарактерным…»[67]Почему он этим гордится? Потому, что это признак ума, а из всех своих личных качеств он более всего горд собственным умом. Ум Подпольного человека подавляет любое возникшее чувство и подсказывает противоположное, которое вновь подчиняется диалектике ума.

Диалектикой ума определяется структура «анекдота» во второй части повести. Одиночество и гордыня вынуждают Подпольного человека напроситься на прощальный обед к человеку, которого он презирает, там он ведет себя вызывающе и позднее, всеми покинутый, следует за участниками обеда, уехавшими в публичный дом. Он приезжает туда уже после их отъезда, пользуется услугами молодой проститутки, внушает ей доверие к себе и приглашает посещать его квартиру. Когда она приезжает, у него случается истерический припадок, он исповедуется ей в собственных страданиях, потом стыдится этого, а стыд переходит в ненависть к гостье. Вымещая на ней собственное бессилие, после возникшей короткой близости он сует ей деньги. Когда Лиза уезжает, он вновь переживает резкую смену чувств, собирается бежать за ней, но колеблется, понимая, что вновь возненавидит ее. Герой повести бессильно мечется между влечением к Лизе и отвращением к ней, потребностью в любви и сочувствии и гордыней как реакцией на эту потребность.