Следующая история

Мы посмотрели на то место в небе, которое теперь вдруг стало озером, и я еще хотел было возразить, что Орион для меня тоже всегда был настоящим, живым охотником, но тут оказалось, что у каждого есть о чем сообщить. Патер Ферми заговорил о дороге паломников в Сантьяго-де-Компостела, в средние века ее называли Млечным Путем. Он и сам совершил это паломничество пешком, а так как единственным Млечным Путем, видимым нам в это мгновенье, была сияющая пелена, что парила над нашими головами, то теперь мы увидели, как он шагает по ней своей легкой, танцующей походкой. Капитан рассказал, что он учился ориентироваться по звездам в полете, и его мы тоже увидели: в выси, летящим над нами внутри одинокого пятнышка света; гул моторов, окутанный коконом ледяного безмолвия, перед ним панели приборов с дрожащими стрелками, а над ним, гораздо ближе, чем над нами теперь, — те же самые, а может быть, и другие бакены, на которые китайцы и греки, вавилоняне или египтяне навешивали свои таблички с именами, не подозревая, что за всеми этими звездами было скрыто такое множество иных, неразличимых, — столько, сколько песчинок рассыпано на всех побережьях земли, — и что ни одна мифология никогда не найдет достаточно имен, чтобы назвать их все.

Харрис, до сих пор лишь слушавший молча, заметил, что разглядывал звезды он исключительно лежа навзничь, когда его в очередной раз, вдребезги пьяного, вышвыривали из какого-нибудь кабака, а когда все отсмеялись, Алонсо Карнеро рассказал, что в той затерявшейся на испанском плоскогорье деревушке, откуда он родом, вечерами — все сидели по домам перед телевизорами — он стрелял из рогатки в Большую Медведицу, и это мы увидели тоже, как он целится, думая, наверное, что маленький камешек действительно сможет преодолеть такое расстояние и попасть огромному зверю в бок. Все мы чего-нибудь ожидали от тех холодных светящихся точек, чего они не дали бы нам никогда.

«Наступает день», — произнес капитан.

«Или что-то в этом роде», — поддакнул Харрис.

Мы рассмеялись, и я заметил, что профессор Денг в моем лице увидел — точнее, почувствовал — то же самое, что раньше привлекло мое внимание в его облике. «Я еще существую?» — спросил я.

«О да», — отвечал он, и, потому что прямо позади него из-за горизонта поднималось солнце, его голова озарилась золотым нимбом и теперь, казалось, исчезла, растворившись в сиянии, а может, так оно и было. Лишь отступив в сторону, я вновь увидел его.

«Рано поутру я отправился в путь, перейдя Небеса вброд, а к вечеру уже подходил к западной окраине мира…», — промолвил нараспев профессор Денг и пояснил, заметив мой недоуменный взгляд: «Тоже Цюй Юань. Время, в котором существуют духи, течет у нас намного быстрее, чем привычное, наше время, да ведь и у вас, полагаю, тоже? Это великий поэт, вам все-таки нужно бы заняться им в следующей жизни. В первых строфах одного большого стихотворения он рассказывает, что происходит из рода богов, а в конце говорит, что покидает этот развращенный, продажный мир, чтобы искать общества святых умерших».

«Не знаю, где оно, то место, чтобы Небеса можно было перейти вброд, — произнес Декобра. — Но мне частенько приходилось вечером бывать далеко на Западе, еще только утром проснувшись на Востоке».

«Коли не имеешь понятия, куда идти, не все ли тогда равно, с какой скоростью передвигаться», — пробормотал Харрис.

Никто не отозвался, словно он нарушил табу. Пожав плечами, он отхлебнул из серебряной фляги, которую носил в кармане брюк.

«Не могу больше выносить свет дня», — сказал он и исчез. Я подошел к краю кормы. Двойной расходящийся след, что мы оставляли, уходил к самому горизонту. Я любил стоять ровно посередине, охваченный изгибом поручней, словно объятием. Буруны следа были окрашены в цвета золота и крови.