Следующая остановка - расстрел

Ситуация, мягко говоря, сложилась нелепейшая. Лейла жила в квартире, в которой я никогда не появлялся, поскольку она снимала ее совместно с другими девушками, к тому же там были еще и соседи. К себе я, естественно, тоже не мог ее пригласить. Хотя наша любовь, вспыхнув словно молния, озарила нашу жизнь, до окончания моей командировки мы только два раза уединялись в гостиничных номерах. Это, однако, не мешало нам строить планы на будущее. Главное, мы решили сразу же пожениться, как только я оформлю развод с Еленой.

По разным причинам мы оба — и она, и я — стремились обзавестись полноценной семьей. Первый брак, так и не одаривший меня детьми, в конце концов вызвал в моей душе глубокое разочарование, мой возраст приближался к сорока, и какой-то животный инстинкт диктовал необходимость подыскать женщину, которая смогла бы стать матерью моих детей. Лейла также чувствовала, что ее время проходит, и, поскольку азербайджанцы — душевные, чадолюбивые люди, перспектива остаться бездетной была для нее еще более страшной, чем для обычной русской женщины.

Я узнал от нее, что, поскольку она росла в строгой мусульманской семье, ей не дозволялось встречаться со сверстниками противоположного пола, пока для отца стало уже невозможно держать свою дочь под неусыпным надзором. Ее всячески ограждали от внешнего мира чуть ли не до двадцати лет, и с шестнадцати до восемнадцати, когда другие девушки спешили с одной вечеринки на другую и меняли дружков, она фактически жила в изоляции, без друзей и подруг. Отец даже запретил ей играть в школе в волейбол, потому что считал для женщины неприличным ходить в шортах с обнаженными ногами.

В отличие от подавляющего большинства московских девушек, она начала работать сразу же после окончания школы. Другие родители буквально лезли из кожи, чтобы их дочери непременно поступили в высшее учебное заведение, но Лейла, когда ей едва исполнилось восемнадцать лет, устроилась машинисткой в конструкторское бюро. Потом перешла в молодежную газету «Московский комсомолец» — одно из лучших периодических изданий, которое все еще старалось быть живым и интересным. Вначале она работала там секретаршей, но, поскольку, как и многие из ее родни, обладала определенным литературным даром, стала репортером. О двух годах своей репортерской карьеры она навсегда сохранила приятные воспоминания. Затем кто-то порекомендовал ей обратиться в Министерство здравоохранения, где набирали сотрудников для Всемирной организации здравоохранения. Разузнав все получше, она так и поступила. Ей предложили место машинистки, с чего, собственно, и начиналась ее служебная карьера, и она согласилась, поскольку страстно желала работать и жить за границей. К тому же у нее оказалась и неплохая зарплата, несмотря на то, что львиную долю ее она должна была отдавать в посольство, как это делали все советские граждане, работавшие в зарубежных организациях.

В Москве, как рассказывала она мне в довольно скупых словах, у нее была любовная связь с совершенно неподходящим для семейных уз человеком. Горький пьяница, человек без каких-либо твердых жизненных устоев, он фактически сделал ее своей рабыней. Он не только наслаждался близостью с нею, но и нещадно эксплуатировал ее, обращаясь при этом с нею самым непозволительным образом. По прошествии какого-то времени она поняла, что не в силах более выносить такое, и они расстались.

Насколько я могу судить, у нее не было больше любовников, и у меня вообще сложилось впечатление, что ее опыт в интимных отношениях был крайне ограничен. Я объяснял это ее мусульманским воспитанием, и она согласилась, что обстановка, окружавшая ее с детства, не способствовала ее всестороннему развитию. И все же в ней от природы было много великолепных качеств: общительная, умная, обаятельная, со своеобразной внешностью, она отличалась к тому же и прирожденным остроумием и страстным желанием нравиться окружающим. Сама мысль о том, что когда-нибудь мы сможем с ней жить вместе, сводила меня с ума.

Вначале Елена не догадывалась о наших встречах. Затем она поняла, что со мной происходит что-то неладное, и закатила мне пару безобразных сцен. Хуже всего было то, что шум в нашей квартире привлек внимание датчан, и те поспешили уведомить о нашей ссоре англичан. Эндрю, не на шутку встревожившись, стал выяснять у меня, не явилось ли причиной скандала мое сотрудничество с ними. Может, мое нервное напряжение достигло крайнего предела? Я сообщил ему часть правды — только то, что моя семейная жизнь трещит по всем швам, и добавил затем:

— Не вините себя. Такое происходит из века в век, и вы тут ни при чем.