Следующая остановка - жизнь

— Юша, успокойся, — сказала мама. — Помоги-ка нам с Асей убраться. Аркаша сказал, значит, так и будет.

— Ты тоже чувствуешь: что-то не так? — в кухне спросила её Юля.

— Не нравятся они мне, Юша. Оба. Но надо потерпеть. Как я поняла, дела с заводом идут хорошо.

— Да, мама, Генри быстро работает. Аркаша говорит: очень быстро.

Прошло какое-то время. Всё было спокойно, и Юля немного успокоилась.

— Я проиграл.

Митяй вошёл к ней без стука и заговорил от двери. Его взгляд не уплыл привычно мимо её взгляда, а сошёлся с ним — торжествующий, злой бур. Юля поспешила прикрыть глаза, чтобы бур этот не поранил её ребёнка.

— Я женюсь на Ирине.

Она даже встала, но от резкого движения вынуждена была опереться руками о стол.

— Ты же говорил, ты с ней играешь, полюбить никогда не сможешь — она не в твоём вкусе?!

— Я говорил? Ты что-то путаешь, детка. Может, и говорил. А почему ты, собственно, упоминаешь любовь? И чего ты так разволновалась? Речь идёт обо мне, о моей клетке, которая скоро превратится в моё продолжение.

— Ира беременна?

— Ну?! Я прихожу сегодня на работу, а она ведёт меня в кухню, ставит передо мной стакан кофе и сообщает: «Ты будешь отцом». А я, можно сказать, на Римке женился лишь потому, что хотел получить себя второго. Иначе зачем жить? Год нет детей, два, три, я к ней подступаю — почему нет? А она мне: «Котик, надо же пожить для себя! Не хочу, Котик, в молодые годы попасть в кабалу». «Ты, что же, предохраняешься?» — я аж осип от неожиданности. А она мне невинным голоском и сообщает: «Я, Котик, ещё до тебя вставила спиральку. Никаких хлопот!» Ну, после этого у нас и началось. Я потребовал вынуть спираль. Она ни в какую. Чёрт с ней, с дурой! Чего о ней теперь вспоминать? Есть моё семя! Сработало, сын готов.

— Почему же тогда ты так зол? Радоваться надо!

— Да потому зол, что я должен успеть сколотить за восемь месяцев состояние.

— Зачем такая спешка и зачем грудному твоё состояние?

— Дура ты баба. И есть дура. Куда приходит ребёнок? В нутро вулкана, из которого в любое мгновение вырвется лава, зальёт, сожжёт моего сына или сметёт его с лица земли. Это уже у нас было — путчи, реформы, разоряющие дотла, дефолты и прочее.

Я должен успеть создать ему условия для жизни. Свежий воздух ему нужен? Нужен. Значит, я должен обеспечить ему дачу. Не только купить, а благоустроить её — провести канализацию, горячую воду. Ещё я должен обеспечить ему городскую жизнь. В школу он пойдёт? Пойдёт. Надо найти лучшую и купить жильё напротив неё.

— Но за семь лет школа может стать плохой, и придётся ребёнка возить за тридевять земель.

— Ерунда. Школы живут десятилетиями. Должен я сколотить капитал, чтобы кормить, одевать и учить его? Это не он, это второй «я». Тебе ясно?

— Но вовсе не нужно столько денег и столько разных помещений, чтобы растить его.

Она уже снова сидела в своём кресле, и ребёнок покоился у неё на коленях. Покоился — слово неточное, ребёнок в ней двигался, перемещался, толкался.

Кроме разговора прямолинейного, обозначенного словами, шёл разговор другой, который она никак не могла ухватить. Какая-то опасность исходила от Митяя, он словно грозил ей, словно о чём-то предупреждал, а она обеими руками загораживала от него своего ребёнка — чтобы ребёнок спокойно спал и рос во сне.

— Я тебе должен пятьсот долларов. Отдам в день, когда родится мой сын.

— Почему ты думаешь, что родится именно сын?

Митяй засмеялся:

— А кто ещё от меня может родиться? Только сын. А отдам в день, когда он родится, чтобы не сглазить. Ясно? Не обижайся и жди восемь месяцев. — Митяй стрельнул в неё напоследок злостью и вышел из комнаты.

Она хотела окликнуть его, снова спросить: «Почему вместо того, чтобы радоваться, ты злишься?» Не окликнула, не спросила — закрыла глаза и сидела так, пытаясь отъединиться от разлившейся по комнате злобы.

К Лене она всё-таки отправилась — Ире сказала: идёт к врачу. Игорю ничего не сказала. А что, если разговор не получится? А что, если Лена и слушать её не станет? Лене под тридцать, ей — нет восемнадцати.

Заплатила в кассе положенные деньги и с розовым талончиком пошла к кабинету.

Очередь состояла из одного пожилого мужчины. Симптомы — те же, что были у мамы до операции: лиловато-бледные губы, сине-чёрные подглазья. Мужчина шумно дышал, чуть с хлюпом. Он улыбнулся Юле виноватой улыбкой на её «здравствуйте» и чуть кивнул.

— Может быть, найти хорошего хирурга и сделать операцию? — спросила его Юля. — Маме заменили сосуды, ввели искусственный клапан, и она сейчас совсем здоровая. Я слышала, можно и бесплатно.

— Мне нельзя делать операцию, у меня, к тому же, ещё и рак.

Юля глотнула воздух и не сразу сказала: «Простите». Она поспешила закрыть глаза — нельзя, чтобы её ребёнок видел больных. Положив обе руки на живот, успокаивая задвигавшегося ребёнка, стала думать об Аркадии.

Вот же он, пророс в ней, навечно в ней остался — своей кровью, своим огнём. Ей всегда теперь жарко, словно она отапливается любовью и энергией Аркадия.

Она хочет, чтобы их ребёнок был похож на Аркадия.