Следующая пандемия. Инсайдерский рассказ о борьбе с самой страшной угрозой человечеству

Я ездил из одной сельской области в другую и консультировал различные полевые команды эпидемиологов ВОЗ и их начальство. Я сопровождал погребальные команды, наблюдал за их действиями и говорил: «Отличная мысль, я поделюсь этой находкой с другими округами» или «Лучше сделать вот так. Это поможет нам свести эпидемию к нулю». Люди работали не один месяц, они устали, и фраза «свести к нулю» – сделать так, чтобы не было ни одного нового случая, – стала мантрой, поддерживавшей их боевой дух.

Важным отличием этой вспышки от предыдущих было то, что, куда бы я ни направлялся и каким бы удаленным ни был район, почти везде – по крайней мере, на рабочих местах – был спутниковый интернет. К сожалению, потенциал этого вида связи в Сьерра-Леоне тогда еще не научились использовать в полной мере.

Слишком часто сбор данных сводился к тому, что какой-то человек заполнял формуляр и отправлял его другому человеку, который не имел никакого представления, что эта информация означает, и задача которого заключалась в том, чтобы ввести ее в базу данных. Такие механические действия шли по цепочке вплоть до Фритауна. Там люди смотрели на полученные данные и думали: «И о чем же нам все это говорит?» Потом информацию передавали дальше, в Женеву, где ее объединяли с данными по Гвинее и Либерии – другим наиболее сильно затронутым странам, – и пытались сделать из этого какие-то выводы.

Однако на месте, в полевых условиях, было очевидно, что в этих числах нет особенного смысла. Отсутствовала двойная проверка, данные не давали представления о контактах, а поскольку за эту работу не отвечала ни команда ВОЗ, ни местные окружные медики, никто не желал гарантировать достоверность предоставленных сведений. В Женеве об этом не знали и исходили из того, что цифры твердые как камень. Более того, даже во Фритауне их воспринимали как божественное откровение.

Я обнаружил слепые зоны, откуда никаких отчетов не поступало, и, следовательно, формально никто не умирал. Вспышка Эболы явно породила и вспышку укрывательства – побочный эффект ситуации, когда люди боятся введения принудительного карантина и беспокоятся об останках близкого человека. Предполагалось, что о смертях будут сообщать медикам, а те приедут и соберут мазки. Но из некоторых районов никто никогда не звонил. Мы шутили, что, если хочешь стать бессмертным, достаточно переехать в деревню X, Y или Z.

В других районах люди умирали, зато никто не болел. Во время подобных вспышек мы исходим из того, что люди, прежде чем умереть, заболевают, однако многие крестьяне не хотели попадать под карантин либо стремились избежать госпитализации близкого человека и скрывали правду до тех пор, пока не становилось слишком поздно.

Не меньшее беспокойство вызывало и то, что местные команды, видимо, сами не до конца понимали движение потоков информации даже на своем уровне, хотя данные, которые они должны были собирать, составляли основу для принятия решений. Казалось, они видели только требование предоставить цифры – и поэтому предоставляли цифры, не заботясь об их достоверности.

Из-за неполноты и излишней сложности баз данных было крайне трудно понять, у кого, например, сегодня анализ дал положительный результат и как этот человек связан с другими зараженными. Кто для них является общим контактом? Реакция системы здравоохранения была очень поверхностной. Если бы качество данных было выше, окружные и национальные команды могли бы более грамотно оценить кривую вспышки и ее распространение.

Надо сказать, что расхождения в данных и путаница, которые я наблюдал в Сьерра-Леоне, имеют место и в США. Мы по-прежнему собираем отдельные листы Excel, а потом сопоставляем их, чтобы подсчитать случаи в конкретной вспышке. Нам еще предстоит добиться того доверия, без которого невозможно создать единую информационную базу. Актуальными остаются вопросы принадлежности данных, их достоверности, представления и визуализации. Просто в стране, где валовой внутренний продукт на душу населения составляет около 500 долларов, эти проблемы особенно бросаются в глаза.

Я помогал медикам в моих округах решать и другие важнейшие вопросы, связанные с этим заболеванием. Все случаи считались лихорадкой Эбола. Однако в отделениях, где должны были лечить Эболу, больных делили на «мокрых» и «сухих»: первые страдали от рвоты, диареи или кровотечений, вторые нет. «Действительно ли это две разные клинические формы? – спрашивал я. – Говорит ли это о повышенной или пониженной вероятности смерти или заражения других пациентов?» Я призывал врачей смотреть на их же собственные данные, чтобы сделать эти определения более четкими и тем самым более полезными.