Следующий

— Их родственники не заплатили ренту за могилы.

— А что, существует какая-то рента?

— Si, senor. Двадцать песо в год. Или, если вам угодно, вы можете занять постоянное место — но тогда извольте выложить сто семьдесят песо. Сами знаете, народец тут у нас бедный — чтобы получить сто семьдесят песо, им приходится работать года два. Вот они и оставляют своих покойничков здесь. Ну конечно, первый год все платят двадцать песо и хоронят их в земле. Они-то надеются, что будут платить и на следующий год, и на послеследующий… Однако на следующий год вдруг оказывается, что совершенно необходимо купить нового осла. Или в семье появляется ещё один лишний рот — а то и не один. А покойничек что — он ведь есть-то не просит. С другой стороны, и за плугом не ходит. А если, скажем, кто-то взял себе другую жену? Или у кого-то прохудилась крыша? В постель ведь мёртвого не потянешь, и крышу он тоже не починит. Так на что люди скорее потратят свои денежки? А? То-то и оно…

— Ну и что дальше? — спросил Джозеф. — Ты слушаешь, Мари? — добавил он.

Мари считала тела. Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь…

— Что-что? — еле слышно переспросила она.

— Ты слушаешь?

— Думаю, да… Э-э… Что ты сказал? Ах да, слушаю, конечно, слушаю.

Восемь, девять, десять, одиннадцать, двенадцать, тринадцать…

— А дальше… дальше в конце первого года я вызываю trabajando,[8] он берёт свою лопатку — и вперёд. Откапывать. Знаете, на какую глубину мы их опускаем?

— Шесть футов? Насколько мне известно, это обычная глубина.

— А вот и не угадали, сеньор, а вот и не угадали. Поскольку мы почти что уверены, что ренту не заплатят, мы углубляемся всего на два фута. Так меньше возни, понимаете? Конечно, родственники умерших могут нас осуждать. Но мы делаем глубину и на три, и на четыре, и на пять, и на шесть футов — в зависимости от достатка семьи и от вероятности, что нам придётся вскрывать эту могилу и доставать из неё тело. Следовательно, на шесть футов мы копаем, только если совершенно уверены, что нам больше не придётся выкапывать. И знаете — мы ещё ни разу не ошибались, просчитывая денежные возможности людей. Ни одной вскрытой шестифутовой могилы!

Двадцать один, двадцать два, двадцать три… Губы Мари двигались почти беззвучно.

— Ну вот. А тела, которые выкопаны, размещают там, у стены — рядом с остальными companeros.[9]

— И их родственники знают, что они там?

— Si. — Коротышка вытянул указательный палец. — Вот этот, уо veo?[10] Он из новеньких. Его madre у padre[11] знают, что он здесь. Да только есть ли у них деньги? То-то и оно, что нет.

— Какое ужасное горе для родителей!

— Ну что вы, им на это совершенно наплевать, — с подкупающей честностью ответил коротышка.

— Нет, ты только послушай. Мари!

— Что? — Тридцать, тридцать один, тридцать два, тридцать три, тридцать четыре… — Ну да, совершенно наплевать.

— А если ренту всё же заплатят — ну потом? — поинтересовался Джозеф.

— Тогда, — охотно ответил смотритель, — тела снова захоронят — на столько лет, за сколько будет заплачено.

— Прямо вымогательство какое-то… — пробормотал Джозеф.

Не вынимая рук из карманов, коротышка пожал плеча

— Жить-то как-то надо.

— Но вы же понимаете, никому не под силу выложить сразу такую сумму — сто семьдесят песо, — сказал Джозеф. — Значит, так вы и держите их на двадцати песо год за годом — хоть десять лет, хоть тридцать. А тем, кто не платит, грозитесь, что упечёте их любезную mamacita или nino[12] в катакомбы…

— Ну, жить-то как-то надо, — повторил коротышка.

Пятьдесят один, пятьдесят два…

Мари шла по длинному коридору, вдоль стен которого рядами стояли мертвецы. И считала.

Они орали!

Казалось, они пытались вырваться из своих могил: их ссохшиеся руки были неистово сцеплены на груди, рты отверсто открыты, языки вывалены, ноздри напряжены…

Они словно застыли в этом крике.

Надо же, у всех до одного открытые рты. Какой-то нескончаемый вопль. Как будто они знают, что они мертвецы. Чувствуют каждой порой, каждым органом, каждым волоском.

Мари остановилась, чтобы услышать этот крик.

Говорят, собаки слышат звуки, недоступные человеческому уху. Людям кажется, что никаких звуков нет — а они на самом деле есть.

Коридор просто тонул, задыхался в крике. Вопили что есть сил вывернутые в ужасе губы, страшные ссохшиеся языки… Пусть и недоступно для человеческих ушей — но вопили!

Джозеф подошёл к одному из тел поближе.

— Ну и ну… — протянул он.

Шестьдесят пять, шестьдесят шесть, шестьдесят семь, — считала Мари, окружённая немыми воплями.

— Вот интересный экземпляр, — заметил смотритель.

Перед ними была женщина — руки вскинуты к лицу, рот широко раскрыт (так что видны совершенно целые зубы), длинные волосы спутаны, а глаза похожи на голубоватые птичьи яйца.

— Да, такое иногда случается. Эта женщина страдала каталепсией. Однажды она упала замертво, но на самом-то деле не умерла — у них сердце продолжает биться, но так скрытно, что не разобрать. Ну вот, значит, её и похоронили в недорогом, но очень добротном гробу…

— А вы что — не знали, что она страдает каталепсией?