Следы

Сама я осиротела «средне». Мы возвращались из отпуска в Португалии. Когда мы ехали по Франции стемнело и начался дождь. Я помню, как Сара капризничала на заднем сиденье. Я начала ей читать сказку – и продолжала ее рассказывать, как потом поведали мне медсестры, когда очнулась в больнице. Потому что я ее наизусть знаю, эту сказку. Вот только Сары уже не было. И мужа моего тоже не было.

Я три месяца не могла плакать. Совсем. Во Франции, на той автостраде, уснул водитель грузовика. Саре было восемь лет. Их похоронили в Португалии. Рядом с моими родителями. Не могли же они ждать, пока я приду в себя – мертвых надо было хоронить. Тем более что никто не знал, что я выжила. А я и до сих пор не уверена, что это так. Мне кажется – на самом деле нет, но вот убить себя окончательно я никогда не хотела и не хочу. И вовсе не из страха. А скорее – из-за боли. Потому что это ужасная боль. Не для меня – для тех, кто останется на земле. А что такое эта боль – уж я, будьте уверены, знаю. У меня ведь есть сестра, и брат, и вот теперь Юрген у меня есть.

Два года и восемь месяцев я была одна в своем горе. Не совсем одна, вокруг меня всегда были люди – но настоящее горе требует одиночества. А иначе оно будет возвращаться снова и снова, как недолеченная ангина или кашель. Мне многие хотели помочь, но я была настолько погружена в свою скорбь, что до меня трудно было достучаться. У них у всех были самые добрые намерения, я не сомневаюсь. Но все-таки не стоило меня спрашивать, как я себя чувствую. Как может себя чувствовать тот, кто потерял всю свою семью?! Ну как? Мне было проще отвечать на вопросы типа: «Что ты сейчас делаешь, Отилия?» или «Ты уже ела сегодня что-нибудь, Отилия?». Тогда мне не надо было врать. А еще не стоило им давать мне советы типа: «Ведь ты можешь усыновить ребенка…» Как будто у меня сдох хомяк. Таких сочувствующих – с неправильным пониманием эмпатии – я ненавидела.

Юрген тоже сталкивался с такими, но он к ним относился не так, как я. Вообще мужчины переживают свое сиротство по-другому. Они чаще сходят с ума и чаще кончают жизнь самоубийством. Либо сразу, либо постепенно. Главным образом – с помощью водки. Так что Юрген – вообще герой, ведь в нашем сиротском сообществе он, пожалуй, понес самую серьезную утрату.

Утром 17 января 2011 года его жена усадила их трех дочерей в машину и повезла их делать прививку. Домой они больше никогда не вернулись. В тот день утро было морозное – после теплой ночи с дождем. На углу буквально в нескольких минутах езды от их дома какая-то машина выскочила на встречную полосу и врезалась в них. Погибли сразу пять человек. Вся семья Юргена и водитель той машины.

Я не могу сказать, что люблю Юргена. И он тоже меня, наверно, не любит. Мы не говорим о любви. И это вовсе не связано со страхом, что какой-нибудь пьяный водитель может нас навсегда разделить. Просто в нас еще слишком сильно живет любовь из той, прошлой жизни. Но мы все-таки вместе. Мы встречаемся, мы вместе просыпаемся, вместе грустим, вместе ищем смысл. Потому что вместе, и мы это чувствуем, нам будет проще его найти…

Удар

– Я прошу прощения за свою откровенность, но хочу, чтобы с самого начала нашего разговора была ясность. Так будет правильнее. Я, знаете ли, не люблю мужчин. И боюсь их сильнее, чем пауков, – добавляет она с улыбкой. – Так что, надеюсь, вы, пан, не будете слишком сильно над столиком наклоняться, ведь два метра расстояния между нами – самое оно. Да, и имейте в виду – если вы сожмете кулаки, то я… я тогда убегу или как минимум закрою лицо руками.

Вы когда-нибудь женщину били? Хотя нет, давайте поточнее: вы когда-нибудь били женщину кулаком в лицо? Так, чтобы ее голова, как мяч, отлетела от кухонной стены, а потом буквально на сантиметр разминулась с уголком стола? Чтобы потом женщина лежала, онемев и окаменев, на полу, а вы, сунув руку в карман, могли спокойно уйти?

А вот мой отец именно так и сделал. На кухне нашего дома, где я росла. Вернее, где меня растила мама. Мне тогда было одиннадцать лет, брату – шесть. Однажды вечером я вышла из своей комнаты и спустилась по лестнице вниз. Потому что он снова орал на маму. А я знала, что он перестанет орать, если увидит меня, – он всегда переставал, когда я или брат были близко. Но в тот вечер я, видимо, шла слишком медленно. Остановившись в дверях кухни, я увидела, как мой отец бьет кулаком в лицо моей матери. А потом мама упала, и ее волосы рассыпались по полу.

Я поступила тогда как последняя тварь: на коленях доползла до своей комнаты, спряталась под одеялом и плакала. И очень хотела умереть. От стыда за своего отца.