Следы

— Несомненно, — вздохнула она своим редким взрослым вздохом. — Но я решила, что я и так безнравственный человек. Я нарушила все правила поведения, которые дал мне дедушка. Но, по крайней мере, Нил, у меня есть логика.

Я сказал, что если, по ее мнению, решить, что кто-то из твоей семьи убийца или как минимум подлый трус, и что вся остальная семья — бездельники и лжецы — это свидетельство логики, то она действительно вполне логична.

— И кого я обвинила во лжи? — спросила Люси.

— Начнем с Криса. Он под клятвой сказал, что не запирал Ирен снаружи в ту ночь.

— Я не слышала, как он это говорит. Но даже если и так, я бы назвала это очень легкой ложью — ложью, которую готов использовать любой джентльмен, чтобы вытащить леди из серьезной беды, особенно если эта леди — его жена.

— И в какой же серьезной беде была Ирен?

— Но Нил, она была единственной из нас, кто не был заперт в своей комнате.

— Люси, — спросил я, — с кем ты разговаривала?

— Только сама с собой, правда, — ответила она. — Но я притворялась, что говорю с Шерлоком Холмсом. В последние дни я была доктором Ватсоном — как только у меня появлялось для этого настроение. Это отличный способ почистить голову, Нил. Почему бы и тебе не попробовать.

Я сказал, что мне не нужен никакой чистый мозг, если со всем остальным оттуда выметется характер хорошей женщины, и останется только ее плохая, насквозь гнилая душа. Я спросил, если бы не второе происшествие, как долго она планировала бы в секрете вынашивать в голове эту безумную идею о том, что Олимпия совершила убийство?

— Я планировала никогда об этом никому не рассказывать. Это казалось мне лучшим вариантом. Тебе может показаться, что держать такое в секрете достаточно просто. Нет. Это совершенно не просто.

Думаю, ты будешь ненавидеть меня за это, Джуд. Знаю, я повел себя как чудовище. Но я подумал, что Люси нужно преподать урок. И — к чему лукавить? — мне нравится работать над ее разумом. Я горжусь как отец, когда она начинает красиво и мудро мыслить. Но это ее последнее «Нет. Это совершенно не просто» буквально вывело меня из себя.

Я сказал ей то, что должен был сказать с самого начала, и о чем она просто не смогла бы узнать, если бы кто-то ее в это не посвятил, потому что ее не было на допросе: что пуля, которую извлек доктор Джо из отцовского тела была 38 калибра револьвера Кольт новой сборки. А старый Кольт дяди Финеаса 32 калибра. Он оставил свой старый пистолет дома, когда уехал в разведочное путешествие, потому что несколько лет назад купил себе новый 38 калибра, когда отец с дедушкой покупали свои у того мужчины, который приезжал на велосипеде и принимал у них заказ.

— А это были пистолеты того же вида, из которого выстрелили в папу? — спросила Люси.

— Да. И один из них есть у каждого человека в трех округах, у кого вообще есть пистолет. Тут мы далеко не уйдем; но и этого достаточно, чтобы доказать, что пулей 38 калибра нельзя выстрелить из пистолета 32 калибра.

— Я думала, — сказала Люси, — что дядя Финеас уехал в город. Мы с тобой посылали туда телеграмму.

Я сказал, что совсем скоро она узнает, где на самом деле был дядя Финеас; а пока ей ничего не известно, правильнее будет оставить все свои догадки.

— Я только хотела сказать, — объяснила она, — что если дядя Финеас уехал в Портленд, а не на разведку, то он, вероятнее всего, не стал бы брать с собой Кольт 38 калибра.

Как ни странно, я понял, что она имела в виду. Это в очередной раз прямо доказывает мое утверждение о том, что пистолеты, веревки, керосин и их виды совершенно бесполезны (и даже хуже, чем бесполезны), когда речь идет о нахождении правды в подобном деле.

— Прекрасно, Люси, — сказал я. — Если ты, зная Олимпию всю свою жизнь, можешь поверить, что она убежала бы от отца, которого действительно любила, когда он истекал кровью и умирал — убежала, надежно спрятала пистолет, переоделась и все вот это вот ради того, чтобы спасти свою шкуру, — то вряд ли тебе как-то поможет тот факт, что дядя Финеас взял с собой этот Кольт 38 калибра. Я сам достал его у дяди из саквояжа, когда помогал ему разобрать вещи.

Люси посмотрела на меня, сделала глубокий вдох и разрыдалась. На мгновение мне показалось, что это были слезы облегчения. Но это оказалось не так.

— Было намного лучше, — всхлипывала она, — думать, что это сделала Олимпия по неосторожности. Больше никто из нас не мог сделать этого случайно. И к тому же, для Олимпии не существует реальности. Нил, — Нил, — пойми, — и все мы остальные!

Она это сказала, Джуди. Все мы остальные. Чем больше я об этом думаю, тем более убеждаюсь в том, что Люси права, совершенно права насчет драмы, которую разыграла Олимпия во вторник вечером. Это действительно очевидно. Но я не верю, что Олимпия могла сделать это, чтобы проучить дядю Финеаса или чтобы быть в центре внимания. Я знаю, что она слишком хорошая женщина, чтобы соблазниться на подобное. Я думаю, что своим поведением она хотела вызвать в нас то, что оно вызвало, по крайней мере, во мне. Она хотела снять подозрение со всех членов нашей семьи.