Следы ангела

– Захар, недавно вы написали роман «Обитель» – о Соловках в 20-е годы прошлого века, то есть о тех временах, когда там была тюрьма. Из предисловия читателю понятно, что эта тема вам близка с детства, потому что ваш любимый дед сидел на Соловках. Отсюда многие уверены, что главный герой книги Артем Горяинов списан вами с деда. Так ли это? Или Артем – собирательный герой?

– Давайте не будем так персонально рассматривать эту историю. С дедом там сложнее история. Воспринимать роман как документ не стоит, это, безусловно, художественная литература. Там перемешано реальное, бывшее и не бывавшее в очень сложных консистенциях. Если это распиливать – толку не будет, это сложнейшая физиология. Но книжка – она сама по себе реальность. То, как это описано, так это, в конечном итоге, и было. Поэтому дед в качестве персонажа мне не нужен для того, чтобы рассказать историю русского характера. Сверхзадача этой книги – попытка описать трех братьев Карамазовых плюс Смердяков в одном персонаже, а дед мой для этого совершенно не подходит, равно как и прадед, и прапрадед.

– Как раз с Достоевским многие уже сравнивают «Обитель». В том числе потому, что у вас получился довольно большой роман. Такие толстые книги мало кто пишет уже. Роман изначально таким большим задумывался? И почему вы своего навеянного Достоевским персонажа именно на Соловки отправили?

– Понимаете, можно четырех Карамазовых описать и в одном маленьком рассказе, миниатюре, как угодно. Он просто разросся сам по себе, этот роман. Он начинал расползаться, как вот чернильницу уронил, и пятно начинает разрастаться. Я начал писать, и эти персонажи, половина из которых действительно имела место быть или были документами, фразами в каких-то отчетах, они вдруг начинают требовать жизни и требовать того, чтобы у них какой-то голос появился. Это всё звучит напыщенно, но это всё чистая правда. Люди – они же были, они же никуда не делись, у них была своя история, своя трагедия. Они умерли, их убили, они были правы или неправы. Те, кого мы сегодня воспринимаем как палачей, – они тоже жертвы, у них была своя правда. Они совершали свои героические поступки. Среди людей, которые туда попадали в качестве чекистов, охранников, были персонажи с необычайной героической насыщенностью биографии. А мы всех воспринимаем: это вот прекрасные, хорошие, которые в тюрьме сидели, а это плохие, злые, жестокие. А на самом деле адвокаты, которые могут замолвить словечко за каждого, нужны для всех. Я пытался в качестве такого человека выступить.

– Что вы испытываете, когда приезжаете на Соловки?

– Ну, никаких противоречивых чувств нет. Приезжаю туда со смиренным чувством и не пытаюсь каким-то образом переосмыслить это чувство. Хотя я читал, например, письма Флоренского, он очень жестко оценивал Соловки, говорил, что оттуда ушел Святой Дух, это не место живой мысли. Может, на него тюрьма так влияла, может, еще что-то. Я прочитал Флоренского, но ничего этого там не почувствовал. Наоборот, чувствовал ощущение благости. Здесь моя история, история моей страны, она 500 лет здесь проистекала. Хотя то, о чем пишет Флоренский, это, конечно, тоже понятно. Одно дело – Соловки эпохи митрополита Филиппа, того самого, времен Ивана Грозного; Соловки времен раскола, когда они восстали против реформ Патриарха Никона, это десятилетнее стояние монастыря – героическая история. А потом он как будто ушел под воду, как храм на озере Светлояр. Туда люди ехали, но открытий духа религиозного там не было. Они все произошли уже тогда, начиная с монахов, его основавших, и до XVII века, когда стрельцы забили восставших монахов камнями и даже не стали их хоронить: они там лежали во дворе монастыря, мертвые… Но всё это не отменяет гения этого места. Просто надо знать: так было.

– А вас не раздражает, что на территории монастыря музей концлагеря?