Следы и тропы. Путешествие по дорогам жизни

Ответ я нашел совсем недавно в статье биолога Эндрю Джея Кинга, который внес остроумные изменения в знаменитый эксперимент Гамильтона по определению веса волов на глаз. В целях эксперимента Кинг попросил 429 участников угадать, сколько конфет находится в банке. Каждый участник первой группы знал мнение предыдущего отвечающего. Все участники из второй группы знали среднее арифметическое всех предыдущих ответов. Наконец, участники третьей группы знали только один, отобранный в случайном порядке ответ, данный кем-то из ранее опрошенных участников. Как и следовало ожидать, дополнительная информация негативно повлияла на точность ответов во всех группах. Однако участники четвертой группы, знавшие «самую точную на данный момент догадку», вчистую переиграли представителей всех остальных групп, а кое в чем переиграли даже участников эксперимента самого Гальтона, которые могли полагаться исключительно на свое мнение[6]. Распространение в толпе значительного объема неопределенной информации редко приносит пользу – подобно циркулирующим по школе слухам, она имеет свойство со временем становиться откровенной ложью. В то же время более надежная информация – пусть даже не очень точная, – запускает сложные процессы поиска истины, которые не остановятся до тех пор, пока не будут найдены ответы на все вопросы.

По сути, любая тропа тоже является «самой точной догадкой». Например, муравей никогда не сойдет с тропинки, сильно пахнущей феромонами – он знает, что все догадки уже были высказаны, расчеты сделаны, и поэтому уверен, что в конце его ждет пища. То же самое справедливо и для людей – мы не прокладываем тропинки, ведущие в никуда. Разрозненные следы превращаются в тропинку только с появлением самой точной догадки.

Как утверждал Хаксли, в основе всего научного прогресса лежит одна и та же закономерность; самые лучшие догадки со временем становятся еще лучше. Сходным образом развивается и тропа – предположение перерастает в утверждение, утверждение ведет к диалогу, диалог плавно перетекает в дискуссию, дискуссия сливается в хор, хор звучит все громче и в нем все явственнее начинают слышаться неблагозвучия, эхо, новые гармонии и голоса, зовущие:

Сюда…

Сюда…

Сюда…

Третья глава

По выгоревшей осенней траве бродили непривычные мне животные. За одним окном нашего «Ленд-Ровера» неподвижно стояло трио антилоп гну, за другим – небольшая группа мускулистых антилоп эланд. Водитель сбросила скорость. Прямо перед нами на дорогу выбежало стадо горных козлов. Пока внедорожник медленно катился вперед, стоявшая на обочине самка жирафа наклонила голову и безучастно, словно уставшая куртизанка, заглянула нам в окно.

Рядом со мной за рулем сидела биолог, специалист по стадному поведению крупных млекопитающих животных, Нидхи Дхаритриисан. Она показывала и перечисляла названия неизвестных мне животных – ориксов, куду, аддаксов и вотербоков. Их имена отлично подошли бы персонажам какого-нибудь научно-фантастического романа. Дхаритриисан уже несколько месяцев наблюдала за этими животными в их естественной среде обитания и за это время успела составить свое, часто забавное мнение о каждом из них: белых носорогов она называла «сладенькими», а зебр – «засранками». Слоны в любой непонятной ситуации, по ее словам, сразу «разносят все к черту», а самцы куду ведут себя, как неопытные мальчишки на первых школьных танцах – выполнение сложных ритуалов, имитирующих спаривание, интересует их больше, нежели само спаривание.

Я познакомился с Дхаритриисан в Ньюарке в «Лаборатории пчелиного роя», где она завершала подготовку к получению степени доктора философии. Учитывая, что в этой лаборатории работают одержимые насекомыми люди, ее интерес к крупным стадным животным показался мне несколько неожиданным. Однако она сказала, что то, чем она занимается, имеет много общего с работой ее коллег. Млекопитающие, как и насекомые, собираются в группы, обмениваются информацией и создают сложные, хорошо продуманные сети тропинок. Если вы сядете на воздушный шар и поднимитесь высоко в небо над национальным парком Серенгети во время Великой миграции животных, то сами убедитесь, что бесконечные стада копытных сверху мало чем отличаются от полчищ муравьев-сафари.

Изучая насекомых, я узнал, что их тропинки могут выполнять функцию некой внешней памяти или коллективного интеллекта. Муравьи пользуются тропинками, потому что, несмотря на свои миниатюрные размеры и крошечный мозг, они должны совместно выполнять множество сложных задач. Но почему мы, недоумевал я, высоко индивидуализированные млекопитающие, имея большой мозг и умея как никто другой в известной нам Вселенной передвигаться по суше, до сих пор считаем нужным ходить друг за другом след в след? Почему мы не ходим в полном одиночестве там, где захотим, и не наслаждаемся в полной мере дарованной нам свободой передвижения?