Следы на песке

В шесть часов вечера, закончив прием больных, Гай отправился в центр города. Вынырнув из темной пасти метро, он замер, потрясенный красотой окружающего пейзажа. Полная луна освещала голубоватым светом белые покровы, лежащие на каждом доме и каждом дереве. По скользким тротуарам Гай добрался до Девоншир-плейс. Поднимая руку к дверному звонку, он понимал, что ступает на опасный путь. На тонкий лед, прикрывающий темную водную глубь.

Николь открыла дверь. Войдя в дом, он начал целовать кончики ее пальцев, потом ладонь, потом нежную кожу между пальцами. Расстегивая перламутровые пуговки на ее блузке, он услышал ее шепот:

— Как это чудесно, Гай, что именно ты должен стать моей настоящей любовью.

Письмо пришло в конце первой недели декабря. В нескольких скупых сердитых фразах Поппи сообщала, что Николь бросила мужа и ребенка и сейчас живет с Гаем Невиллом. Хотя письмо было коротким, Фейт пришлось прочесть его трижды, прежде чем до нее дошел смысл написанного. К горлу мгновенно подступила тошнота — ей едва хватило времени, чтобы добежать до тесной холодной ванной.

Однако Фейт продолжала работать на ферме, ездить на велосипеде туда и обратно, есть и пить. Ральф или Джейк, окажись кто-то из них на ее месте, устроили бы шумный скандал. Но не Фейт. Она была не способна на драматические поступки. Ей не досталась по наследству та черта характера, которая заставила Поппи убежать с Ральфом, а Джейка — отправиться добровольцем воевать в Испании. «Ты самая скучная из моих детей», — сказал когда-то Ральф, и Фейт была готова согласиться с этим.

Она была рада приходу зимы. Зима отражала ее уныние и заставляла сосредоточиться на том, чтобы выжить. Голые черные ветви окружавших дом деревьев были словно приклеены к низкому серому небу. Убогость пейзажа вполне соответствовала настроению Фейт; если бы сейчас было лето, она бы этого просто не вынесла. В доме Кон было холодно, приходилось натягивать на себя все свитера, кофты и надевать длинные чулки под ненавистные форменные брюки земледельческой армии. Чтобы не замерзнуть ночью, она наваливала поверх одеяла всю имевшуюся у нее одежду. Чтобы умыться утром, надо было разбить корочку льда, образовавшуюся в кувшине с водой, но это причиняло Фейт лишь физические неудобства. По пути на ферму все ее внимание было сосредоточено на разбитой дорожной колее с грязными рытвинами, кое-где покрытыми обманчиво твердым льдом. Ей было просто не до того, чтобы представлять себе Гая и Николь вместе, смеющихся и целующихся.

Единственным утешением для Фейт стала дружба с Кон Фицджеральд. Вероятно, Кон догадывалась, что произошло нечто ужасное, но ни о чем не спрашивала. Она оставляла Фейт одну, когда та предпочитала одиночество, и составляла компанию, когда Фейт нуждалась в общении. Кон показала ей огромный ткацкий станок, установленный в холодном сарае, и шерсть, купленную у местного фермера. «Сейчас трудно доставать хорошую пряжу, — объяснила Кон. — Чертова война». По вечерам Фейт помогала Кон распускать старые трикотажные вещи и изношенные одеяла, чтобы заново использовать шерсть. Однажды после ужина Кон усадила ее за станок и рассказала о том, что такое уток и основа, для чего нужны челнок и педали. Работа у Фейт продвигалась мучительно медленно, но выходящее из станка полотно имело изумительную расцветку, в которой смешивались коричневато-серые, желтовато-коричневые, серебристо-зеленые и шоколадные оттенки. Когда Кон как-то бросила: «Ты отлично чувствуешь цвет», — Фейт была безмерно польщена.

Однажды ненастным вечером, после того как в вечерних новостях сообщили, что японцы разбомбили Перл-Харбор, Кон сказала:

— Теперь Америка вступит в войну. Разумеется, в конечном итоге это поможет нам. Но все это напоминает великую черную чуму, которая распространяется по всему земному шару. И когда все закончится, мир изменится.

Она протянула Фейт чашку с какао.

— Вообще-то, я не против изменений, — сказала Фейт.

— Вот как? Большинство людей предпочитают, чтобы все оставалось по-старому.

— Дело в том, что наша семья жила, как кочевники. Как цыгане. Каждое лето мы жили у Жени — той, что подарила мне платье, — но ее дом не был нашим домом. Поэтому мы лишились меньшего, чем другие.

Но все же Мальгрейвы кое-что потеряли, подумала Фейт. Пожалуй, чувство ориентации. Она не хотела думать о Ральфе и Линде Форрестер, о Николь и Гае.

— Но ведь что-то случилось, Фейт? — спросила Кон и поспешно добавила: — Прости. Мое любопытство совершенно неуместно.

— Сейчас я уже могу говорить об этом, — сказала Фейт, глядя на языки пламени. — Я свыклась с этим.

— Неужели? — В голосе Кон звучало недоверие. — У меня такое впечатление, что ты попала в самый центр смерча и ждешь, что случится нечто еще более ужасное. То письмо… В нем были плохие новости?

— Да, — призналась Фейт. — Но не гибель в бою, ничего такого. Просто… предательство.

— Ох уж эти мужчины, — с отвращением проговорила Кон.

— Нет. Я сама во всем виновата.