Следы на Снегу

Они почистили лопаты, сложили их в сарай с инструментами и пошли в мастерскую готовить чай.

— Как сегодня твои собаки? — спросил мистер Кэмп.

— Хорошо. Мы приятно провели время в парке, и чаевые были хорошие. Собаки интересные звери. Они разделяют настроение своей компании — их владельцев, когда они дома, и их друзей, когда они с другими собаками и вдали от владельцев, — Эмбер рассказала Адаму о шпице Альберте и товариществе между её собаками. — Но мне больше нравятся кошки. Жаль, что редко приходится сидеть с кошками.

— Да, они самодостаточны. Я тоже больше кошек люблю. Мне нравятся все животные, но кошки особенно.

— О! Мне сегодня приснился классный сон. Я была гекконом! Я ходила по потолку, и это было потрясающе.

— Ух ты. Звучит заманчиво! У меня никогда не было такого сна. В молодости я иногда летал во сне.

— Вы были птицей в этих снах?

— Нет, я всегда был человеком. Но во сне я взмахивал руками и летел, как птица.

— А Вы когда-нибудь были во сне животным?

— Нет. А ты?

— Да, много раз. Чаще всего мне снится, что я кошка. Никогда раньше не была гекконом.

— Должно быть, очень интересные сны!

— Адам, — внезапно спросила Эмбер, — почему Вы живёте и работаете здесь?

— Ты имеешь в виду приют?

— Да.

— Почему бы и нет?

— Вы очень отличаетесь от любого другого взрослого, работающего здесь.

Мистер Кэмп задумался.

— А как насчёт детей? Я отличаюсь от них?

— Конечно. Вы взрослый. Вы можете жить, где хотите, а у детей нет прав. Мы застряли здесь до тех пор, пока нам не исполнится 18 лет. Никто из нас не останется здесь после 18-ти.

— Понимаю, — он кивнул, глядя на Эмбер поверх своей кружки с чаем. — Но позволь мне спросить: ты всё ещё учишься в старшей школе, верно?

— Да.

— Как ты чувствуешь, ты такая же, как и другие дети?

— Конечно, нет.

— В чём разница?

— Вы знаете, какая разница! У них есть родители, они живут в семье, своей семье. Они понятия не имеют, что значит быть сиротой.

— Как будто у них есть хвост в психологическом смысле, и которого тебе не хватает?

— Да, я психологический ампутант, а они целые.

— Ампутант. Это правильное слово! Я не смог бы сказать это лучше. Дело в том, что я тоже ампутант. Мой сын погиб во время последнего военного конфликта. Ему было 18, ненамного старше тебя… Горе — очень жестокая вещь, Эмбер. Все скорбят по-разному. Мы с женой тоже горевали по-разному. И нам было так больно, что каждый из нас был не в состоянии видеть дальше своей боли. Каждый из нас просто залез в личную скорлупу и там закрылся. Когда я нуждался в ней больше всего, её не было рядом со мной. И я не был рядом с ней для неё. Горе разлучило нас.

— Одиночество было невыносимым, — продолжал Адам. — Я пытался убить его алкоголем, но от этого стало намного хуже. Алкоголь только усиливает настроение, поэтому он усиливал моё горе и одиночество. Я бросил пить и нашёл хорошую работу, но не мог общаться с людьми. Как ты очень правильно выразилась, я ампутант, а они целые. Мы как пришельцы с разных планет. Потом здесь, в приюте, я нашёл таких же ампутантов, как и я. Других людей — детей — которые потеряли свои семьи, как и я. Здесь я чувствую себя своим. Понятым. Равным. Мы не можем заполнить пробелы в душе друг друга, но мы понимаем друг друга. Это неимоверно много. Я больше не одинок.

— Это ужасно. Мне очень жаль.

— Да, жизнь иногда бывает очень жестокой.

— По крайней мере, у Вас были эти 18 лет счастья. Восемнадцать лет, когда Вы любили и были любимы. Никто не может отнять это у Вас.

— Это верно, — мистер Кэмп улыбнулся.

— Но, должно быть, очень больно это счастье потерять. Маргарет потеряла родителей всего 3 года назад. Она до сих пор в шоке. Иногда я слышу, как она плачет по ночам. Потом я лежу в своей постели и думаю, что хуже: испытать любовь и потом мучительно её потерять или никогда не испытывать ни боли, ни любви?

— Ты нашла ответ?

— Оба варианта полный отстой.

— Думаю, что да, — Адам кивнул.

— Просто иногда так больно осознавать, что меня никто никогда не любил. У Вас есть Ваши 18 лет, и у Маргарет её 13. А у меня ничего, ноль. Моя собственная мать отказалась от меня при моём рождении. Должно быть, она ненавидела меня все 9 месяцев своей беременности.

— Не думай об этом, — он вздохнул. — Ты не знаешь наверняка.

— Её поступки говорят за неё!

— Что, если это была ситуация жизни или смерти? Что, если она сделала это, чтобы спасти тебя? Я знаю, я знаю, это очень маловероятно в современном обществе, но всё же возможно. Что, если?

— Это не помогает. Я так одинока. У меня нет даже воспоминаний о любви.

Они немного помолчали и выпили ещё чаю.

— Знаешь, Эмбер, — наконец сказал Адам, — мы не можем выбирать родителей, но можем выбирать друзей. Мы не можем выбрать быть любимыми, но мы можем выбрать любовь. Мы не можем изменить прошлое, но мы можем решить, как жить в настоящем. Все люди одиноки, даже целые. И степень одиночества зависит от самого человека.

…

Когда Эмбер вернулась в общий зал, первое, что она услышала, было радостное “Эмбер!” Маргарет закрыла книгу и помахала ей с углового дивана. Она явно была рада её видеть.