Следы на воде

— Да, очень. Понимаешь, сынок, взорвать любую систему можно. Любую! Политическую, механическую, электронную, личностную… Лю-бую! С какой бы степенью защищённости она не была. У нашей службы, например, желание к этому всегда было, есть и, надеюсь, будет. Да и у других — я знаю — тоже. Потому мы часто и кооперируемся, координируем свои действия. Эффект от этого обычно получается колоссальный. Именно на это и рассчитывает наш заказчик. Проблема в другом! Не всегда ясно, успеем ли вмешаться в перераспределение политических и финансовых сил, куда и к кому качнёт тот или иной новый президент, правительство. А вот если возмутится народ, если он на нашей стороне будет, тогда…

— Извините, шеф, как это наш… Как при русских царях было? Женить президента или замуж выдать за…

— Нет, ковбой. Ты сошёл с тропы, не та дорога под ногами. Нет, дорогой, конечно. В наше время такое и невозможно. Знаешь же, наверное, что в Джорджии происходит? Не принимает страна «чужого» президента. Американцы здесь просчитались. Это сразу понятно было. Но в одном они были правы. В одном: женой у него, советчицей, является как известно американка. И на кого она работает тоже понятно. Тут ЦРУ всё правильно сделало. И НАТО свои «точки» где надо застолбило. Подставили острый угол под брюхо русским. А всё почему? А потому… Как это у них говорят: куда шея повернёт, туда и конь пойдёт.

— Тогда, я кем в этой связке буду?

— Ты… — Шеф на минуту задумался, раскурил потухшую сигару, выдохнул струю дыма, внимательно взглянул на Фила, серьёзно ответил. — В данном случае — я полагаю — всем.

Фил и глазом не моргнул.

— Сэр, в любом случае я согласен, — ответил он. — Хоть членом, хоть копытами, лишь бы задание выполнить.

— Вот и спасибо, сынок. Я в тебе не ошибся. Ты, я понимаю, согласен?

— На все сто!

— Окей! Тогда… — сэр Сандерс посмотрел на свои наручные часы. — Ещё немного подождём. Если я не позвонил, не отменил, значит сейчас сюда подъедет один умный головастик, он растолкует детали твоего задания и всё прочее. Хорошо?

— Хорошо, сэр, я готов.

— Ещё воды?

— С содовой, и со льдом!

— Окей!

34

Опуская ненужные в данном временном отрезке любовные переживания обоих рекрутов (кто эти чувства не испытал!), проблемы их выздоровления (кто хоть раз не болел!), как и проблемы Артака тоже. Скажем определённо. И недели не прошло, рекруты благополучно выздоровели, естественно выписались. Вспомнили о немецких шинелях, вернее наткнулись дома у Серёги на них, отвезли реквизит в тот Дом культуры. Киногруппа на перерыве как раз была. Ребята извинились.

— А, вот и наши немцы, — жуя бутерброд, воскликнул режиссёр, указывая на ребят рукой с большой кружкой в ней. — А говорили не придут. Надо было поспорить на сотню баксов. Выиграл бы. — И отвернулся.

Ничего больше режиссёра в них не интересовало. Несмотря даже на то, что их было не двое, а трое. Артак же ещё был.

Зато Артака всё интересовало. Он осторожно подошёл к креслу режиссёра, как в зоопарке к клетке, глянул на лохматого режиссёра сбоку, заглянул на его «пульт», где лежала масса исписанных листов, указал на них рукой.

— У вас хорошее кино получится, если вы и меня в кино покажете. В этой, в как её…

— В массовке! — В радостном регистре подсказала директор по кастингу. Попутно с бутербродом, она авторучкой что-то чиркала в тетрадке.

— Нет, конечно, в главное роли. — Серьёзно ответил Артак. Он всегда серьёзный был, серьёзно и пояснил. — У меня профиль выразительный. Видите. Как у Армена Джигарханяна.

Киношники перестали жевать бутерброды, с разной степенью интереса посмотрели на него, дружно рассмеялись.

— Да вы посмотрите, — призывая и рекрутов в свидетели, обиделся на режиссёра Артак, повернулся боком. — И бабушка так считает. Смотрите.

Режиссёр будущего фильма «16 мгновений зимы», меланхолично раскачиваясь в кресле, через паузу заметил.

— Ну, в принципе, где-нибудь в массовке, если только… может быть… В образе еврейского мальчика, а? Как вы думаете? — спросил он своё «боевое» окружение. — Который пленным немцам, например, кусок хлеба протягивает, а? — И так и этак внимательно глянул на Артака, сквозь пальцы сложенные рамкой. — Свою пайку… Краюху.

На это не то помощник режиссёра, не то сценарист, с жаром подхватил идею.

— А что, вполне. Знаковая идея. Хорошо если снять, грамотно… Я вижу! Худой, грязный, в лохмотьях, бритый наголо, с синим номером концлагеря на руке, еврейский пацан протягивает немцам ломоть хлеба. Без слов. Панорамой так. Еврейский мальчик и фашистам! Здорово! Даже если без лица, со спины. Не плохо может получиться! Сильно!

— Или пусть детскую тележку с вещами или дровами катит. Навстречу колонне. У нас же… — предложила ещё одна женщина, с большим толстым блокнотом в руке. — Зимой и на тележке. Улёт! Секунды на три, четыре… Метраж позволяет… И типаж вроде ничего, яркий.

— Да не хочу я бритый и худой. И не еврей я. А армянин. Вы что, не видите? — Голос Артака задрожал, в глазах блеснули слёзы.