Следы в пустыне. Открытия в Центральной Азии

Около 762 г. н. э. в Орду-Балыке произошло удивительное событие. Уйгуры, которые были одним из самых воинственных народов в истории человечества, сделали своей государственной религией самую мирную из существовавших в мире на тот момент — манихейство. Образно говоря, то был мистический брак огня и воды — или тигрицы и ягненка. Манихейство было основано иранцем Мани (216–276), продолжившим традицию зороастрийского дуализма тьмы и света, добра и зла. По учению Мани, этот дуализм как история мироздания развивается на протяжении трех эпох. Вначале два противоположных принципа были разделены, после чего тьма напала на свет и смешалась с ним. От этого смешения возникли мир и человеческие существа, причем все материальное, включая человеческое тело, было результатом работы сил зла, неким «производственным браком». В одной только душе есть частичка света. На третьем, будущем этапе свет и тьма вновь станут различимы и разделятся уже навсегда. Мани считал себя преемником Заратустры, Будды и Иисуса.

Эта точка зрения дала начало аскетической, даже отрицающей жизнь антропологии. Поскольку космический процесс спасения имеет целью освобождение частиц света, заключенных в отягощенной злом материи, индивидуальное спасение предполагает отрицание телесности. Последствием этого взгляда явился совершенно драконовский свод законов, согласно которому под запретом оказались не только брак и рождение детей, равно как и употребление в пищу мяса, овощей и вина, но и физический труд, и медицинская помощь. Поскольку люди, стремившиеся достичь совершенства таким путем, были нежизнеспособны, а подавляющее большинство оказывалось не в состоянии соответствовать этим завышенным требованиям, Мани разделил верных на две категории: избранников и слушателей. Избранники повинуются всем установлениям и могут спасти свою душу; слушатели должны одевать и кормить избранников и служить им. В награду в следующей жизни они родятся избранниками.

Несмотря на постоянные преследования, манихейство быстро распространилось в средиземноморском регионе, но там уступило христианству в V–VI веках и двинулось на восток, к концу VII века достигнув Китая. Однако в 731 г. император династии Тан Сюаньцзун заклеймил доктрину Мани как обманное и совращающее вероучение, ложно провозглашенное ветвью буддизма. Положение изменилось в 755 г. в результате восстания генерала Ань Лушаня, когда китайский император в отчаянии запросил военной помощи у хана уйгуров Моюн-Чура. Союзники-уйгуры не только потопили мятеж в крови, но и безжалостно разграбили китайские города и шантажом заставили императора передать им несметные сокровища. Срединному царству пришлось стать во всех отношениях вассальным государством уйгурского каганата.

Во время этой китайской кампании хан Моюн-Чур повстречался с манихейскими проповедниками, вследствие чего он, воитель, жестокостью равный Чингизхану, тем не менее, возвысил миролюбивое манихейство до статуса своей государственной религии. Можно только догадываться, какими соображениями он руководствовался. Может быть, он желал, чтобы его многонациональное государство приняло свою собственную религию, не имеющую ничего общего с китайским буддизмом. Может быть, аскетический дух манихейства соответствовал его характеру воина: ведь хорошие солдаты не цепляются за жизнь и не боятся смерти. Но как вода подтачивает даже самый твердый камень, манихейство и огромные подати, выплачиваемые Китаем, в конце концов смягчили суровый нрав уйгуров, приведя их в 840 г. к сокрушительному поражению в войне с кыргызами. Так дух манихейства и китайская роскошь стали троянским конем, приведшим к гибели уйгурскую империю.

В тот вечер мы пригласили в наш гер фольклорную группу, участниками которой были студенты Академии музыки из Улан-Батора. Среди их инструментов были традиционные скрипки с грифом в форме головы лошади, нечто похожее на балалайку и местный род арфы. Особенно большое впечатление произвели 13-летняя «девушка-змея», исполнявшая совершенно невероятные акробатические трюки, и мастер обертонального пения. Он встал посередине гера и попотчевал нас дуэтом, спетым им в одиночку. Одна мелодия исполнялась более низким, «нормальным» голосом, а другая, в гораздо более высоком регистре, кристально ясная, парила в пространстве, будто явившись из другого мира. Эта призрачная двойная мелодия как нельзя лучше оттеняла волшебство бесконечных монгольских степей.