Следы ведут в прошлое

Разговор закончился в самом миролюбивом тоне. Я бы себя чувствовал еще непринужденнее, если бы решился открыто выразить свою симпатию Бредису. Не решился, боялся, он примет это за проявление сочувствия. Мне и вправду было жаль Бредиса: кому же легко признаваться в ошибках и терпеть неудачи? Но откровенное проявление сочувствия в подобных случаях неприятно для людей гордых и сильных.

Была у меня еще какая-то горечь — я не мог избавиться от ощущения, что Бредис не только не симпатизирует мне, но даже тяготится моим присутствием. И вдобавок нисколько не верит в мои способности следователя, недоволен, что именно мне поручено расследование запутанного дела об убийстве Зара. Да еще вчерашний выстрел...

Из-за этих размышлений я вернулся к Лапсиню рассеянный и недовольный. На его вопрос о самочувствии Бредиса ответил с раздражением:

— Лежит и злится, что не может продолжать работу. На тех, в чьи руки перешло его дело, смотрит как на патентованных неудачников.

— Быть того не может! Это вам только кажется, — отвечал Лапсинь весело и фамильярно.

Я смерил его ледяным взглядом.

— Что именно мне кажется?

— Ну, что он... Я вам так скажу: когда я первое время участвовал в соревнованиях на своем ИЖе, мне тоже казалось, что все глазеют на меня как на последнего идиотика, ухмыляются, думают — ну вот, сейчас этот малый опозорит всю команду, перекувырнется или еще что-нибудь отчебучит...

Я замолчал. Кто бы подумал, что этот беззаботный, простоватый на вид парень разбирается в психологии. Вот чертовщина! Лапсинь-то уже успел понять, что искать обиду и недоверие там, где их вовсе нет, заставляет нас, юнцов, некий «комплекс молокососа».

7

Сразу после посещения Бредиса я стал подумывать о том, когда бы мне позвонить Айе, и решил сделать это попозже. Я был недоволен собой, нервничал, и у нее была причина нервничать; если у обоих такое настроение, разговор не сулит ничего хорошего.

Я позвонил в таксомоторный парк, сказал, что мне нужно побеседовать с шофером Лусте — тем, который ночью подробно описал мне блондина-пассажира. Лусте, ответили мне, будет через полчасика. Я оставил адрес ближайшей парикмахерской — пусть он приедет туда, а сам пошел побриться.

Пока парикмахер занимался мной, я продумал свой разговор с Бредисом. Я, собственно, не выяснил ничего существенного. Да, кажется, я и не задал Бредису нужных вопросов, оттого и не дождался нужных ответов. Важным казался лишь факт, что описанный Бредисом человек отличался от пассажира, которого изобразил мне Лусте. Бредис сказал, что нападавший был в берете и светлом костюме, двигался неслышно, — значит, носил обувь с мягкими подошвами. В руках только оружие. Тот блондин был без шапки, но в темном плаще, правда, брюки светлее плаща. Черные полуботинки, потрепанный черный портфель... Берет он мог сунуть в карман, но плащ и портфель наводили на размышления. Где они были в момент нападения, где он взял их потом, если нападавший и пассажир такси — одно и то же лицо? Спрятал, но так, чтоб были под рукой? Или же у него был сообщник, который передал ему плащ и портфель позже? Где скрывался сообщник? Не мог ли там же скрыться потом и убийца? Убежище, если такое существовало, не могло находиться далеко от места нападения. Не теряем ли мы попусту время, уделяя столько внимания исчезнувшему блондину? И тем не менее возможно ли такое совпадение, чтобы как раз в момент покушения на Бредиса неподалеку от места происшествия появился человек, который дьявольски спешил, а потом даже не сошел на станции, на которую так торопился попасть? И где он может быть сейчас?

Парикмахер, кончив свое дело и осматривая меня с удовольствием, спросил ласково:

— Крем, пудру?

— Спасибо, не надо!

— Одеколончик? «Шипр»?

— Пожалуйста!

В лицо ударили прохладные струи.

Запах показался мне резким, неприятным, дома я употреблял одеколон с менее острым запахом.

Перед парикмахерской уже стояло такси, Лусте беседовал с Лапсинем. Мы сели, и Лусте спросил, куда ехать.

— Постоим немножко на месте, — сказал я, откинулся на сиденье, поднял ворот пиджака, словно собираясь вздремнуть, и предложил шоферу: — Пожалуйста, опишите, как я выгляжу! Подробно! Отогните зеркальце, чтобы не заглядывать в него, и не оборачивайтесь! Вам все ясно?

— Совершенно ясно. Э-э, только... не принято вроде говорить о присутствующих... Описать все, как есть?.. А потом вы меня за это...

— Мне не до шуток, — нетерпеливо перебил я, — принимайтесь за мой портрет!

— Ну, тогда полный газ! — воскликнул Лусте. — Начинаю: рост — рост у вас тоже метр семьдесят три — семьдесят пять, фигура — стройная, никакого жирка. Прямая — о таких говорят: упадет скорей на спину, чем вперед. Ноги, руки длинные, шаг крупный, походка быстрая, немного смешная...

— Точнее! Что значит смешная? — заинтересовался я.

— Ну, э... Будто у вас колени не гнутся. Волосы каштановые, без рыжеватого оттенка, мягонькие.

— Товарищ Лусте, вы же меня по головке не гладили! — Мне что-то не понравилось это уменьшительное «мягонькие».