Слепая бабочка

Голос такой честный, такой невинный, аж зубы ломит.

– Подыграл? – разозлилась Арлетта и снова ляпнула лишнее: – Да я ни о чём больше думать не могу. Во сне слышу, наяву напеваю. Правильно они тебя по всем дорогам ищут.

– Выдать хочешь?

Прохладно так спросил, будто ему наплевать.

– Шпильманы своих не выдают, – прошипела Арлетта.

– Так я всё-таки свой?

Арлетте захотелось его стукнуть. Замахнулась даже, но тут левое колесо рухнуло в очередную выбоину. Ночной брат поймал Арлетту в воздухе и решительно усадил рядом с собой. И вожжи отобрал. И Фердинанд, предатель этакий, был не против.

– Не огорчайся, я тебе ещё спою.

Арлетта взвизгнула и зажала уши. При этом опрометчиво отцепилась от доски и снова чуть не улетела. Дорога здесь была сильно разбита. Глина, разрытая колёсами в непогоду, застыла глубокими колдобинами.

Ночной брат снова подхватил её, обнял за талию.

– Сиди смирно.

Девчонка хотела пихнуть его локтём в бок и, конечно, промахнулась.

– Ты… ты… ты чёрный пардус!

Ой! Опять сморозила что ни попадя.

– Ого! Пардус… да ещё чёрный. Почему чёрный?

– А почему нет?

– Да раньше меня юные девы иначе называли.

– Как?

– Ну, сокол ясный, лебедь белый.

Арлетта ехидно захихикала.

– Это снаружи ты, может, белый лебедь. Да я-то не глазами смотрю. Душа у тебя чернее чёрного.

– Правда?

Хм. Проняло. Руку не убрал, но отодвинулся.

– Да, – уверенно сказала Арлетта, – ты ж ночной брат. А ещё колдун. В лесу девчонку маленькую не пожалел. Мы б её накормили, потом по дороге куда-

нибудь пристроили бы. Пропадёт теперь. А ещё – эх, что бы такое ему припомнить, – ещё ты принцессу соблазнил и наследника престола хотел похитить.

– Всё верно. В душе у меня черным-черно. Век не отмоюсь.

Опять про это. Что ж ты натворил-то, голова бедовая? Что ж такого можно сделать, что даже ночного брата совесть гложет?

– Да ладно, – пошла она на попятный, – не бойся. Ничего я не вижу.

Ночной брат помолчал, подумал, уселся поудобнее. Снова приобнял. На этот раз по-благородному, за плечи.

– А хотела бы?

– Что?

– Видеть. Глазами.

– Не знаю, – протянула Арлетта. Иногда она хотела этого. Сильно. Но… Нельзя хотеть того, что никогда не случится. От этого одно горе. Да и зачем хотеть? В её тёмном мире, полном звуков и запахов, было привычно, понятно, просто. Главное, считать шаги, а коли не можешь считать, не отпускать верёвки. А для дальних прогулок есть Фердинанд. С ним – куда угодно. Хоть по лесу, хоть по городу. Вот только на ощупь красную юбку от розовой не отличишь. А Фиделио – он какой? Рыжий, чёрный? Фердинанд соловой масти, золотистый с красивой белой гривой. Это она помнила. И Бенедикта помнила. Бенедикт высокий, волосы светлой шапкой, глаза под чёрными бровями тёмные, но весёлые. Нос смешной, крючком и слегка на сторону.

А ночной брат? Нескладный, костлявый, весь в шрамах… пахнет от него странно…

– Хм. Любезничаете? Хьиханьки-хахьаньки?

Пахнуло перегаром, между ними просунулась голова Бенедикта.

– Да ну тебя, – фыркнула Арлетта и слезла с козел, забилась к себе за занавеску от греха подальше.

– А что, я не против, – не унимался Бенедикт, плотнее усаживаясь на её место.

Ночной брат помолчал и вдруг выругался как… ну, как ночной брат. Грубо, грязно и безобразно. Отчётливо произнося все слова, будто говорил на фряжском.

Бенедикт в ответ заржал, отчего-то довольный.

– Ишь, молодой. С гонором. Контракт заключим, в семью войдёшь и любезничай в своё удовольствие.

– Какой контракт? Это чтоб я пел?

– А что ж. Ты поёшь, она пляшет… Манифик! Весь публикум будет наш.

– Да-а… Дурак ты, хоть и шпильман. Думаешь, чего я раньше не пел?

– Кто ж тебя поймёт.

– Знаешь, как меня наши кличут?

– Ну?

– Соловей.

Арлетта фыркнула. Ночные братья шутили редко, но метко. Соловьём у них называлась простая отмычка в виде ломика. Двери и ворота отжимать. Со скрипом, но быстро и просто.

– И что? – не понял Бенедикт.

– То самое. Особая примета это. По голосу меня живо узнают. И под персоной моей, что теперь в каждом кабаке висит, это прописано.

– О-у! – только и сказал Бенедикт.

– Так что играть я, так и быть, могу. Но петь… забудь и не вспоминай.

– Забыл. До поры, – хмыкнул Бенедикт.

– До какой поры?

– Сядем в Липовце на корабль – тогда поговорим.