Слепая любовь

— Конечно, могу! — воскликнул Турецкий. — Мои ребята! Сашка Курбатов, Володька Елагин, опять же Володька Поремский, наконец… ну, не важно, назову еще две-три фамилии. Вот!

— Но ты же сам только что сказал: мои ребята. Неужели, не понял? Был еще Слава, на которого всегда можно было положиться. Был Денис! Но это уже другая история…

— Да… Как просто ты мне все растолковала…

— То-то… Наверное, тебе есть, о чем подумать… В общем, если хочешь знать мое искреннее мнение, не служебное, так сказать, когда в наличии имеется система соподчинения, соответствующей ответственности и прочее, а мое личное, сугубо женское, я думаю, что ты все-таки зря положился на Костю. Интуиция что-то подсказывает, а что я никак не пойму. Возможно, нужно было еще раз все подробно проанализировать и решить окончательно: для чего была проведена такая работа? Чтобы помочь или обличить? И пока получается последнее, что не есть хорошо. Впрочем, теперь тебе ничего не остается, кроме того, как ждать еще и Костиного мнения. И вообще, брось-ка ты все дела и приезжай домой, я тебя вкусненьким накормлю, а то ты так и не позавтракал толком. А ты мне… нам еще нужен, и здоровый, чтобы защищать и давать правильные советы. И еще — я уже соскучилась…

Телефонный звонок раздался около десяти, когда Турецкие уже поужинали и лениво отходили ко сну. Нинка еще что-то стучала на компьютере, Александр Борисович краем глаза посматривал на экран телевизора и неохотно ожидал передачи «25-й час», Ирина заканчивала уборку на кухне. Аппарат был рядом с ней. Но продолжал звонить, и его истеричные сигналы раздражали.

— Шуринька! — закричала жена из кухни. — Возьми, пожалуйста, трубку! У меня руки заняты!

Турецкий застонал, поднялся и взял трубку городского телефона.

— У аппарата, — сказал противным, сонным голосом, чтобы сразу все расставить по своим местам. — Кого вам?

— Саня, это я, — странным, словно убитым, голосом отозвался Меркулов. — Ты был абсолютно прав. Я совершил ошибку.

Турецкий мог бы искренне сказать сейчас, что у него в самом деле упало сердце. Ничего объяснять больше не следовало. Но Костя продолжил:

— Однако и моей вины, по большому счету, тут нет! Поверь мне. Под вечер, без приглашения явился Семен и чуть ли не истерику тут закатил, понимаешь! Мол, я ему насоветовал, а теперь что же получается? Девочка окончательно вся изнервничалась, отношений в семье теперь просто нет никаких, Танька в слезах, уже неделю никто ни с кем не разговаривает, и вообще, в доме похоронная атмосфера. С девочкой что-то творится, а что, она не говорит, молча приезжает с работы, молча куда-то уезжает, где находится, неизвестно, а сыщики тоже молчат, как в рот воды набрали! За что они хотят деньги получать? Где обещанные результаты? Чего они ждут?! И так далее, и тому подобное.

— Мне все понятно, — вздохнул Турецкий. — И ты, вместо того чтобы предложить ему обратиться ко мне, достал присланный тебе пакет. Так?

— Именно так все и было, — совсем тихо ответил Меркулов.

— Рассказываю дальше. Посмотрев то немногое, что я тебе показал, он пришел сперва в тихий ужас, а затем в неописуемую ярость, угадал?

— Почти… Ярость, к сожалению, описать можно, хотя я бы не взялся.

— Он умчался домой, не слушая больше тебя. Вероятно, имел крутой разговор, если то можно было назвать разговором, с Юлией, после чего… Да?

— Заканчивай уж… — безнадежным тоном сказал Костя.

— После чего она убежала из дому, громыхнув дверью, и крикнула напоследок, что у нее больше нет ни родителей, ни близких и она больше никогда на Кутузовский проспект, в дом номер тридцать тире тридцать два не вернется. Все.

— Да, увы. Номер дома назван только не был, а все остальное — слово в слово. Только еще ее машины во дворе нет. Он пять минут назад звонил, каялся, рыдал в трубку, говорил, что Татьяна лежит в обмороке, вызвал врача, и он не знает, что теперь делать. Умоляет помочь. А чем, в милицию звонить? Глупо и бесперспективно. Ждать завтрашнего дня? Сил нет, за жену боится. Просит помощи, клянет себя всяческими словами…

— И что ты хочешь услышать от меня? — сухо спросил Александр Борисович. Он увидел испуганные глаза Ирины, пришедшей с кухни с полотенцем в руках. На ее немой вопрос он лишь кивнул. — Вы с ним вдвоем уже сами сделали все, на что были способны. Так какая же теперь ожидается помощь от меня? Я, если помнишь, сегодня утром сказал тебе, что, если вы поступите по-своему, не посоветовавшись со мной, мне придется умыть руки и прекратить всякое расследование. Что мне остается? Не знаю, я собрался лечь спать.

— Да, но мы же не можем…