Слепая любовь

«…Пыльные, с позолоченными тиснениями книги, картины в черных резных рамах, старинная мебель, удобная уже только по одной этой причине, — вообще, вся обстановка, весь дух старины и сосредоточенной мысли, резко контрастировал с тем, что творилось у нас с Эмкой здесь же, рядом, на старом, продавленном диване с торчащими в самых неудобных местах остренькими кончиками скрипучих пружин. Другими словами, пока на тебя взирает вечность, ты в это время находишь потрясающе убедительные доказательства того, что самое вечное на свете — именно то, чем ты занимаешься в данный момент. А когда постижение истины еще и сильно ограничено во времени, тут вообще не успеваешь ни о чем рассуждать, да и до рассуждений ли, когда все кругом горит и плавится?..

Но самое замечательное заключалось в том, что все, что мы ни делали, мы уже однажды, оказывается, проходили. И еще как успешно! Неужели прошлое вернулось? И в таком совершенно, казалось бы, невероятном, неожиданном варианте!..

Из застекленных рамок со стен на наше совершенно роскошное бесстыдство одобрительно — я же видел жадный блеск в их глазах! — одобрительно глядели Франсуа Рабле, Ги де Мопассан и Анатоль Франс. Этих я просто знал в лицо. А они знали настоящий толк в том деле, которым мы занимались. Остальных на портретах — их было не менее десятка — я не знал. Но мне и тех троих за глаза хватало, как свидетелей нашего замечательно разнузданного и упоительного наслаждения…»

И больше ни слова ни о своих чувствах, ни об Эмме. Зато есть запись про Славку и Вику, улетавшую в Париж, теперь уже навсегда.

«…Славка кричал на нее: „Ты пойми, нельзя же без родины! Здесь остается столько людей, которых ты… которым ты…“ Да, столько пафоса… А Вика спокойно парировала: „И ты пойми, Славик, нельзя делать вид, что тебе нравится страна, в которой такой нежный и светлый человек, как Эмка… не смогла получить хоть капельку своего бабьего счастья!..“

Вячеслав никак не мог успокоиться. Он готов был вцепиться в Вику, лишь бы не отпустить. Навсегда, это он знал. Он даже готов был прочитать всего Сартра и сделать полноценный критический анализ его творчества, связав судьбу этого замечательного француза с судьбами Симоны де Бовуар и Альбера Камю. За короткое время Грязнов сделал гигантские успехи в своем интеллектуальном развитии. Жаль будет, если МУР так и не оставит в его душе хоть маленького местечка для возвышенной поэзии мудрой прозы…

Любые споры на тему счастья бессмысленны. Глупы и безнадежны, в сущности… А наш рыжий Славка, кажется, слишком всерьез увлекся подсчетом веснушек на коже рыжеволосой Вики и утерял мысль… И правильно сделал.

Когда прощались, было немного горько, как случается всегда, когда расстаешься с хорошим человеком, с которым вот так, случайно, переплелась невольно одна из ниточек судьбы. И — оборвалась…»

И больше в дневнике нет ни слова по делу о «Большом кольце». Потому что все остальное, включая и собственные рассуждения по самому уголовному делу, заносить на скрижали, даже личные, было нельзя. Размышлять — это сколько угодно, а оставлять для потомков — ни в коем случае…

Вот Филя сказал, что двери там, у художников, открываются от простого удара ногой. Это хорошо. Но все это хорошо, пока лично тебя не касается. А случись что-нибудь с Нинкой, так ведь век себе не простишь… Нет, нельзя ей туда идти. Не в том смысле, что остается хотя бы малая доля опасности, а потому что рано еще участвовать ребенку в подобных разборках.

То, что сказал Филя, не было открытием для Турецкого, он и сам уже не раз возвращался к этой мысли. Другими словами, пока Нинке ничего не грозило, операция, так сказать, по ее внедрению в «стан противника» могла считаться успешной, благо ей и самой нравится эта игра. Но ни о каком притоне речь идти, разумеется, не могла. И надо жестко сказать это дочке. Но Ирина, кажется, относится слишком легкомысленно, а Нинка отключила свой телефон. Именно тогда, когда он особенно нужен!

Чертыхнувшись, Александр Борисович попытался еще раз пробиться к дочери, но равнодушная женщина сообщила ему, что «абонент временно недоступен…». Почему временно? И откуда ей это известно?.. Дурацкие вопросы — как раз на уровне ответа. И тогда он снова набрал номер Агеева…

Глава шестая Операция «Притон»

1

Филипп Кузьмич Агеев действительно держал ситуацию под своим неусыпным контролем. И осуществлять его было необременительно.

Прошло уже два дня. Гости собирались в установленное время. Нинки, слава богу, не было, Юлия приезжала одна и, проходя мимо, с неприязнью поглядывала именно на него. Не на консьержку, а на него. Почему? Причины не было. Наташа ей ничего про своего спасителя конкретного не рассказывала, уж это он бы услышал. Но нет. И оба раза случалось так, что Юлия поневоле видела в будочке консьержки странно и даже вызывающе одетого человека, который, как объяснил ей Степка, являлся родственником Зиги Веселовского, соседа.