Слепая любовь

В холодильнике стояли остатки закуски, разложенные по баночкам — селедка, маслины откуда-то, грибочки остались, большой кусок ветчины, которую на стол сегодня не подали, не водочная закуска. А в дверце, на поле, стояли бутылка водки и начатая бутылка коньяку.

— Как насчет рюмочки, а, Наташа, на сон грядущий? — спросил Филя.

— Неудобно, но я бы, после того, что было, с удовольствием.

— А ничего неудобного. Если еще иметь в виду, что ничего у тебя и не было. А то, что случилось, это, милая, пустяки. Детский сад. Коньяк? Водочку?

— Наверное, коньяк, — неуверенно сказала она и вопросительно посмотрела на него.

— Отлично. А я, с твоего разрешения, водочки, под маринованный гриб. Чудо! Весь вечер смотрел и завидовал, будто знал, что ехать придется. Так что — с устатку. Как говорится…

— Тогда я тоже водку! Хочу гриб.

— Так ты, оказывается, у нас выпивоха? — засмеялся Филя.

— Я же медик, другого и не пьем. Спиртик с водичкой.

— Ну и молодцы, долго жить будете. Дай вам бог… Мы все ваш труд очень ценим, знаем на себе, что это такое…

Они выпили, прямо не отходя от холодильника, вилками залезали в банку, накалывая крупные шляпки белых грибков. Потом повторили, и, глядя в уже сонные глаза Наташи, Филя сказал:

— Все, дорогая, иди спать. А то завтра народ может появиться рано. То есть не завтра, а уже сегодня, — добавил он, посмотрев на настенные часы. — У тебя еще шесть часов в запасе.

Она достала из сумки ночнушку, выжидательно посмотрела на Филю. Предусмотрительная, однако, девушка. И он сделал шаг к двери.

— Можешь переодеваться, дверь я не прикрываю, чтоб ты, если понадобится что-нибудь, могла позвать. Я буду в холле, там тоже диван, ты видела, и услышу, я сплю чутко. Спокойной ночи, — и ушел.

Он успел только переодеться, натянуть тренировочные штаны, бросил подушку на диван и раскинул плед, как услышал длинное и тонкое, почти жалобное:

— Фи-и-иль!..

Господи, да что там уже случилось? И, как был, в майке и трениках, пошел в кабинет. Заглянул, не заходя, в дверь.

— Я не знаю, где выключатель.

— Да вот он, — Филя протянул руку за портьеру, прикрывающую дверь. Но понял, что это просто уловка, потому что она поторопилась остановить его:

— Погоди, а можно попросить тебя подойти ко мне?

— Отчего же, конечно, только извини, я уже… разделся. — И он вышел из-за портьеры, шлепая тапочками. Подошел к дивану и увидел ее просто очарованные глаза — огромные, распахнутые. Это она увидела мышцы на его груди, мускулы на руках. Под пиджаками да куртками ничего такого не заметно.

— Ух ты! — только и могла она произнести. Присмотрелась внимательнее и заметила два глубоких рубца на правом плече — один от осколка в Афгане, другой — дома, в Чечне. — Подойди поближе… — Она даже приподнялась, и плечи ее обнажились, красивые, черт возьми! И она, конечно же, увидела не только боевые раны, но и восхищенный его взгляд. Протянула руку и, почти дотронувшись до его груди, сказала: — Сядь рядышком, пожалуйста…

Он сел, хитро улыбаясь и показывая, что ее увертки ему так понятны, что и говорить не о чем. Но надо спать, поболтали, тяпнули маленько, и хватит на сегодня.

А она провела пальцем по рубцам — осторожно, едва касаясь, прошептала:

— Ужас… — и, резко подавшись к нему, обхватила обеими руками за шею. Сильная девушка, и не хотел, а почти рухнул, так она потянула его на себя.

— Не хулигань, девчонка, — шепнул и он ей. — Какой я тебе кавалер? У тебя жених есть…

— А я, может, хочу тебя поблагодарить за все, что ты сделал для меня! — с вызовом кинула она. — Все мужчины, вместе взятые, кого я знаю, не сделали для меня того, что ты один! Ну, пожалуйста, поцелуй меня… И обними… Ох, мамочка родная-а-а… Ох, силища-а-а… И как с тобой женщины могут… — Но это уже был не вопрос, а констатация.

— Погоди минутку, я хоть дверь закрою, свет погашу…

— Только скорее, — уже нетерпеливо простонала она.

Да, тут уж тянуть и опаздывать… Она предусмотрительно подвинулась, и Филя с ходу попал в ее объятия…

— Только ничего не бойся, — задыхаясь, стонала она, дрожа, как в ознобе, — я безумно хочу тебя…

Окно стало светлеть, ибо коротки летние ночи, как их ни растягивай мысленно.

— Ты устала, — сказал он наконец.

Она со всхлипом вздохнула:

— Я знаю только одно, больше такого у меня никогда и ни с кем не будет… Это ужасно… — Кажется, это было ее любимое слово. — Ужасно не в том смысле, что очень плохо, а, наоборот, в том, что не будет больше так хорошо.

— Не бойся, хорошая моя, — прошептал он ей, — будет, и гораздо лучше, поверь мне.

— Когда? — без всякой надежды протянула она.

— Наверное, тогда, когда ты будешь твердо знать, что человек, даривший тебе наслаждение, безумно в тебя влюблен, и в объятьях он держит свою госпожу, свою единственную и самую прекрасную.

А она всхлипнула, шмыгнула носом, ну совсем как маленькая, которой обещают, обещают, но она уже и не верит, боится, что снова обманут. Помолчав, попросила:

— Давай никому не скажем?

— И никогда, — ответил он, целуя ее. И подумал: «Вот уж поистине щекотливая ситуация…» Интересно, от кого недавно слышал? Да уж не сам ли и произнес?..

4