Слепая вера

– В таком случае, ВЫ ЗНАМЕНИТЫ! – объявил Соломон Кентукки. – Это закон, а с законом нельзя спорить. Даже не пробуйте! Теперь каждый из вас знаменит. Каждый верующий в этом городе, по всей этой стране – настоящая знаменитость! Разве вам не приятно это сознавать?

Сознавать это было приятно, о чем публика и сообщила епископу с явным воодушевлением.

– Я хочу услышать от вас «да»! – выкрикнул Кентукки.

– Да! – отозвалась толпа.

– Я хочу услышать от вас «да-да»! – потребовал Кентукки.

– Да-да! – проревела толпа.

– А теперь я хочу услышать от вас «да-да– да»! – гнул свою линию Кентукки.

– Да-да-да! – раздался еще более громкий ответ.

– И я вас хорошо понимаю! – заверил зрителей Соломон Кентукки. – Мне тоже очень приятно. А теперь скажем: да здравствует Любовь!

– Да здравствует Любовь! – прогремел стадион.

– Скажем: моря любви!

– Моря любви!

– Скажем: нивы радости!

– Нивы радости!

– Ниврад!

– Ниврад!

– Нив-нив-ниврад!

– Нив-нив-ниврад!

– Отлично! – подвел итог Соломон Кентукки.

Затем на сцену вынесли огромный Свод законов, где и было с должной тщательностью запечатлено сие последнее гражданское установление.

Каждый человек знаменит. Согласно закону.

После этой эффектной и крайне волнительной интерлюдии концерт достиг максимума своего эмоционального накала и одновременно подошел к концу. Завершить столь многолюдное мероприятие можно было лишь одним способом: воздать дань почившим детям, сообща излить свою скорбь по заново родившимся младенцам – тем, что умерли здесь, на земле, но без всякого сомнения жили теперь в раю.

Был плач, и было пение, и люди рвали на себе скудную одежду, пока не остались совсем голыми. Они дергали себя за волосы, били себя в грудь и падали ниц. Они обнимались, целовались и скатывались в огромные потные кучи; многие любили друг друга, а некоторые стали говорить на неведомых языках.

Они кричали, что изменят мир к лучшему. Они обещали, что посвятят всю свою жизнь любви, Иисусу, деткам и самим себе, дабы стать достойными той огромной ответственности, которую возложила на них судьба.

Концерт закончился так же, как и все прошлые концерты: все звезды вышли на сцену заодно с политическими и духовными лидерами и запели «Мы – это мир». В это время на экранах появились лица умерших детей, а десятки тысяч их родителей корчились на ковре из оберток и упаковок от фастфуда.

Траффорд с Чанторией не участвовали в оргии. Они потихоньку отодвинулись в сторонку вместе с теми, кто всемерно одобрял происходящее, но сам не сумел довести себя до такого экстаза, чтобы ради торжества высших ценностей совокупляться с незнакомцами.

После того как отзвучали последние музыкальные аккорды и голос со сцены велел всем идти по домам и начинать новую жизнь, Траффорд услышал неподалеку другой голос.

– Покайтесь! – кричал кто-то. – Вы, поклоняющиеся наслаждению во имя Господа, покайтесь в своих грехах!

Лица людей стали оборачиваться туда, откуда неслись обвинения. Там стоял какой-то худощавый человек в набедренной повязке: он залез на ящик и обращался ко всем с пламенной речью.

– Иисус очистил храм! – вещал незнакомец, подняв над собой книгу в простой обложке, совсем не похожую на обычные руководства по самосовершенствованию. – Он изгнал оттуда алчных, ненасытных, похотливых и тех, кто искал лишь телесных удовольствий! Он верил в умеренность и чистоту…

Это был хрисламит – человек, который почитал Младенца Иисуса, но в постыдной, извращенной, жизнеотрицающей форме, как и все прочие поклонники антибожества ислама. Траффорд слышал о таких людях, но его поразило то, что этот осмелился проповедовать свои антиобщественные взгляды среди толпы, когда ее чувства разогреты до точки кипения.

– Эй! – взвизгнул кто-то прямо над ухом Траффорда. – Ты, чертов педофил! У тебя вредные идеи! Мне не нравится тебя слушать!

В один миг отдельные раздраженные выкрики сменились жутким многоголосым воем. Хрисламита стащили с ящика, и если бы не вмешалась полиция, его бы как минимум жестоко избили. А так он был просто арестован за возбуждение религиозной вражды и неуважение к воле большинства, и полицейские увели его прочь.

15

В тот же вечер, когда они забрали Мармеладку Кейтлин у няньки, которая присматривала за всеми малышами в их доме, Траффорд снова поднял тему прививок.

– Ты видела тех детей на экранах? – спросил он у Чантории, укладывающей Кейтлин в кроватку.

– Конечно, видела, – ответила Чантория.

– Хочешь, чтобы и Мармеладка Кейтлин стала одной из них?

Чантория сердито взглянула на него.

– Прекрати немедленно! Я ее родила – она часть меня!

– Тогда ты должна хотеть ее спасти.

– Спасти ее может только Бог. Разве в наших силах изменить судьбу?

– Ну хорошо, если все и так предопределено, тогда какая разница, что мы сделаем?

– Не умничай, Траффорд. Вот почему ты многим не нравишься. Люди знают, что ты считаешь себя умником.