Слепая зона (СИ)

Дверь за собой закрыл. Как дома, в общем, себя чувствует. Озирается, оценивая ремонт.

— Как объяснил, так и поняла, — говорю отрывисто. — Все было в порядке. Что ты приехал, не пойму.

Он выпрямляется.

Видеть Платона Смолина у себя в квартире — странно. Дико. Неестественно. И оттого я очень стрессую. Уже почти приняла тот факт, что мы оба получили друг от друга, все, что могли дать. Дальше живем свои жизни.

Платон же подходит и вдруг подхватывает меня на руки.

Ахаю от неожиданности. Пытаюсь для приличия возмутиться, но он так крепко держит, что нет ни малейшей возможности.

Еноты где-то вычитали, что у гонщиков очень крепкие шеи, плечи, торс, руки. Чтобы сопротивляться тряске и перегрузкам. Все крепкое. В общем, это правда. Поэтому я обмякаю и робко обнимаю его за шею. Слежу с интересом за мимикой. Жду, что дальше будет.

— Если ты думала, что я умею только по подсобкам и душевым по-быстрому шкериться, то на самом деле нет.

— Вообще-то, так и думала.

Платон усмехается и качает головой. Потом серьезнеет, очень внимательно оглядывает мое лицо, домашнее платье. Его кадык дергается.

— Где тут спальня? — спрашивает он вмиг осипшим голосом.

— А зачем тебе? — шепчу едва слышно.

— Окей, найду сам.

И прямо так, со мной на руках, он отправляется на поиски спальни. А я продолжаю его обнимать и распеваю в голове одну и ту же фразу: «Почему бы и нет?» Под ритм колотящегося сердца.

Глава 32

Платон Смолин умеет не только по подсобкам.

С этой важной мыслью я открываю глаза и таращусь на его затылок. Вдох-выдох.

Внутри столько тепла и любви, что я, не справившись с утренним концентрированным счастьем, улыбаюсь. А потом тянусь и нежно целую Платона в плечо.

Мы отрубились ближе к трем, сейчас семь, при этом уснуть — немыслимо.

У Смолина, впрочем, такой проблемы нет: дрыхнет в моей кровати замечательно. Широкие плечи, мускулистая спина. Крепкие ягодицы и не менее крепкие ноги. Все это выставлено на обозрение без тени стыда и совести. Одеяло Платон попросту откинул. Жарко ему в холодной квартире. Сибиряки, что вы за народ? Закатываю глаза.

Утром я всегда смелая. При свете дня цыганская кара будто не действует, и чувствую я себя нормально. Немного тревожусь, что позволила Платону остаться на всю ночь, но опять же больше по привычке — родители, бабуля и брат любили приехать на завтрак внезапно. Проконтролировать. Или напомнить, что ни о какой личной жизни не может быть и речи. Сейчас они за несколько тысяч километров, но эта тревога... ох уж эта тревога.

Я вновь чмокаю Платона в плечо, просто не могу удержаться после того, что он творил ночью, поднимаюсь и иду в ванную.

Приведя себя в порядок, шлепаю в кухню. Открываю холодильник и задумчиво рассматриваю продукты.

Платон притащил помимо роллов пирожные, но после такой активной ночи нам обоим не помешает какой-нибудь омлет из миллиона яиц. В наличии только шесть.

Едва я успеваю определиться с меню, нарушитель моего спокойствия появляется на пороге. Я чуть смущенно облизываю губы и поднимаю глаза. На Платоне спортивные штаны и капельки воды — вытираться после душа, видимо, для слабаков.

— Доброе утро, — говорю я, излишне весело взмахнув кухонной лопаткой.

Вместо ответа он подходит и обнимает. Когда сжимает талию, у меня ощущение, что над землей парю, — так сильно он нравится. Какие-то наркотики разрешенные! Платон тем временем жадно сжимает мою задницу. Демонстративно стонет как от экстаза. Я смеюсь, а он подхватывает под ягодицы, заставляя подпрыгнуть и скрестить ноги за его спиной. Кружит.

Наши губы уже привычно соединяются в нежном поцелуе.

Беспомощно машу лопаткой, когда Платон плюхает меня на подоконник, зацеловывает шею, ключицы. С удовольствием дышу им. По всему телу кипящей лавой разливается сладкое томление, жжет зарождающейся жаждой.

Его рука проникает под подол халата и сдвигает стринги в сторону. Целоваться мы не прекращаем.

— А завтрак? — шепчу, обнимая его.

— Я хочу тебя, — отвечает серьезно. — Давай потом.

Не знаю, почему считала его несимпатичным. Он так прост и в то же время чертовски мужественен в своей утренней страсти, потребности и попытках быть нежным, что поджилки трясутся.

— Платон, Платон... — шепчу я, когда его пальцы касаются нежной кожи, водят, надавливают. Сжимаю зубы, судорожно вздыхаю.

Он тут же реагирует, ведет по шее языком. Отрывается и смотрит пристально.

Не знаю, как это работает, но в его глазах — столько восторга и чистого наркотического счастья, что я дрожу. Мы снова целуемся — много-много раз. Пальцы Платона проникают внутрь.

— В кровать? — предлагает послушная версия меня. Покорная. Пылающая.

Веду по его спине лопаткой.

— Презервативы закончились, Элин, — выдыхает он. — Расслабься.

Делает несколько быстрых движений — правильных, в меру резких и нежных. Закрываю глаза и позволяю. Внизу живота зарождаются искры, сердце разгоняется. Я жадно втягиваю запах Платона, вцепляюсь в плечи. Он замирает скалой. Двигается только рука.