Слепень

— Совершенно верно. Но с ней вроде бы всё в порядке. Городовой сказал, что скоропостижно скончался её сосед.

— Благодарю вас, Михаил Макарович.

— Не за что. Скажите, Клим Пантелеевич, а правду говорят, что и вы занялись поисками Слепня?

— Я лишь помогаю полиции.

— Долго ещё ему гулять на свободе? Город в страхе. Никто не знает, кому он вынесет следующий приговор.

— Если вы ожидаете от меня прогноза, то я его вам не дам. Пожалуй, правильно было бы задать этот вопрос судебному следователю Леечкину. Он ведь ведёт расследование. Честь имею кланяться.

— Всего доброго.

Присяжный поверенный миновал Казанский собор и спустился вниз по каменной лестнице. Выйдя на Николаевский проспект, остановил коляску. До угла Казачьей и Станичной ехать пять минут. И вздохнуть не успеешь, как пролётка принесёт к желаемому месту.

Поляничко и Каширин стояли на улице и, судя по всему, уже собирались уезжать. Ардашев расплатился с возницей и направился к полицейским. Начальник городского сыска удивлённо поднял глаза:

— Что-то случилось, Клим Пантелеевич?

— Пришёл в полицейское управление, чтобы возвратить письма, а мне сказали, что вы выехали на осмотр трупа. Назвали примерный адрес. Вот я и здесь, — адвокат протянул три конверта.

Поляничко взглянул на Каширина, и тот убрал письма во внутренний карман своего пальто.

— С Кирюшкиной всё в порядке? — осведомился Ардашев.

— Слава Богу, слава Богу…

— А кто преставился?

— Её сосед по квартире напротив. Письмоводитель акцизного управления Орешкин. Тишайший человечишка. Жил один. Лёг спать. Заплохело. Рвотой изошёл, бедолага. Помочь некому. Видать, съел что-то несвежее… Может, колбасным ядом[10] отравился, а может, ещё чем… Больше суток пролежал. На службе забеспокоились и на второй день пришли его проведать. Смотрят — свет не горит. Позвали коридорного. Он своим ключом дверь открыть не смог — с той стороны комната заперта была и ключ торчал в замочной скважине. Хорошо, что на всех здешних дверях петли наружу выходят. Удалось снять и войти. Несчастный валялся на полу с поджатыми к животу коленками, обделался весь. Рядом с ним — дохлая мышь. Видимо, тоже отравилась колбасой. Вернусь в управление, выпишу разрешение на погребение и сообщу в управу. Пусть там разбираются, кто и за чей счёт будет его хоронить.

— Позволите осмотреть квартиру?

— Сколько угодно, Клим Пантелеевич. Только зачем? Небось думаете, что это проделки Слепня? Нет, как вы помните, письмоводитель Орешкин в списке жертв не числился. Но хотите полюбопытствовать — извольте. Буду вашим чичероне. А то там коридорный строгий, бывший служивый. Санитаров дожидается.

Ардашев, следом за Поляничко, проследовал в небольшую квартиру, состоящую всего из одной комнаты, кухни и маленькой, не более сажени в длину и два аршина в ширину, кладовой. Труп, прикрытый простынёю, лежал на кровати. Пахло кислой капустой, человеческими испражнениями и тошно-приторным запахом уже разлагающегося трупа. Завидев вошедших, коридорный поднялся.

Адвокат осмотрел помещение и, не найдя ничего, что заслуживало бы внимания, прошёл на кухню.

— А где же мышь?

— Коридорный убрал. Я велел. А зачем она вам?

Грустным натюрмортом смотрелся недоеденный ужин: слегка подсохшая колбаса, уже чёрствая краюха хлеба, порезанная дольками и приправленная постным маслом редька, сало, два солёных огурца и остатки квашеной капусты в миске. На полу валялась откупоренная бутылка подсолнечного масла размером с обычную косуху[11] с этикеткой «Маслобойный завод Г. Ломагина». Такая же бутылка, только не початая, хранилась и на подоконнике.

Ардашев поднял бутылку, понюхал и сказал:

— Полагаю, здесь произошло убийство. Этот Орешкин был отравлен подсолнечным маслом, которым он заправил редьку и квашеную капусту. В тот момент, когда ему стало плохо, он, вероятно, схватился за стол, и бутылка упала. Масло разлилось. Мышь прибежала на запах и, отведав отравленного продукта, сдохла. Я, конечно, могу ошибаться, но эксперт, который проведёт химический анализ оставшегося масла, — нет.

Ардашев заткнул горлышко пробкой и протянул бутылку Поляничко. Тот поморщился и сделал знак глазами помощнику. Каширин покорно принял объект будущей экспертизы.

— В таком случае предстоит выяснить, где была эта бутылка куплена, — заметил Поляничко.

— Так никто её не покупал, — заговорил коридорный. — Намедни тут явился приказчик маслобойни Ломагина и спросил, можно ли для рекламы расставить у двери каждого жильца по бутылке этого масла. Мол, новый сорт семечки поступил. Я разрешил.

— Но откуда тогда здесь две бутылки? — не понял Каширин.

— Знамо откуда. У докторши Орешкин и стащил, — пояснил коридорный. — Она из квартиры почти не выходит на улицу. Только во двор.

— Как выглядел тот приказчик, помните? — осведомился Поляничко.

— С усами и бородатый, как цыган, аж до самых глаз. В пальто, шапке и сапогах.

— А сколько лет?

— Не знаю. Я его метрики не видел. Моих, должно быть, лет.

Поляничко уставился на Ардашева и спросил:

— То есть вы считаете, что это была вторая попытка отравить Кирюшкину с одной и той же подсказкой — крысиным хвостом?

— Именно так.