Слепой дождь

Взошло солнце. Комната наполнилась теплым золотистым светом. Рахим Саидов недвижно сидел, уставясь в одну точку. В опущенной руке, почти касающейся пола, была сигарета, о которой, он, видно, забыл — ни разу не затянулся. Сколько времени прошло с той минуты, когда ему принесли черную весть? Час, два или вечность? Дрожь в теле унялась, и он почти физически ощутил, как к нему постепенно возвращаются силы. Только внутри ощутил пустоту. Такую пустоту, точно из него все вытряхнули, оставили одну оболочку. Или выгорело все в нем. Притупились чувства. Он не плакал, не терзался, будто случилось то, что и должно было случиться, чего он ожидал давно. Ему и показалось, что все это произошло давно, так давно, что успело забыться. Только комната не изменилась. То же самое кресло. И на столе все то же, что было тогда, — чайник с голубыми цветами, две пиалы, половина тандырной лепешки. И сам он в той же одежде, в которой был тогда. Когда-то это уже было? Когда? Всегда, после каждой ссоры. Он так же усаживался в кресло и, подперев рукой голову, погружался в тяжелые думы. А вчера утром, ополоснув лицо холодной водой, он зашел на кухню. Есть не хотелось. Постояв минуту у окна, вернулся в гостиную и напился вот из этого чайника холодного чая. И с размаху опустился в кресло. Долго сидел недвижно. Ожидал, что Мунис выйдет из спальни и скажет что-нибудь. Он бы обнял ее, извинился и с легким сердцем ушел на работу… Жена не вышла. Из приоткрытой двери доносились ее всхлипывания. Потом она затихла. Рахим Саидов прислушался. Не выдержал и позвал:

— Мунисхон! Я ухожу.

В другое время, когда в доме мир, жена выбегала и, обняв мужа у порога, приникала к его груди. Сейчас не подала даже голоса.

Рахим Саидов взял портфель и, намеренно громко топая, дошел до двери. Постоял минутку. Нет. Мунисхон не появилась.

Чаще всего так и бывало: чем громче кричала жена, тем тише говорил он, Рахим Саидов. А то и вовсе не произносил ни слова. Стоял перед ней, потупив голову. И тем самым еще больше выводил Мунисхон из себя. «Ну, скажите же хоть слово!» — восклицала она и ударялась в слезы. И это было началом их примирения. Когда она в слезах исчезала в спальне, инициатива переходила к Рахиму. Он присаживался на край кровати и гладил плечи уткнувшейся в подушку Мунис. Жена постепенно успокаивалась, потом садилась и утыкалась мокрым лицом в его шею. «Извини, Мунисхон, я виноват», — говорил он. «Вы только и умеете это твердить, — говорила Мунисхон, утирая слезы. — Я вас уже тысячу раз прощала…» — «Ну, пожалуйста, прости и в тысячу первый раз…» Руки Мунисхон крепче обвивались вокруг его шеи.

И в эти минуты в мире не было для Рахима никого милее и дороже ее. И ругал же он себя, что расстроил Мунис! Заставил плакать! Трудно ли сразу же уступить, сделать, как просит она. Рахим покрывал поцелуями мокрые щеки жены, и Мунисхон преображалась. Взгляд ее становился чарующим, улыбка лукавой. Она как бы наполнялась светом радости, его Мунис.

Словно кинжал воткнули ему в грудь: нет теперь его Мунис. И никогда не будет. Зачем она поехала на Чорсу? Что ей там было нужно? Горло будто перехватило тугим железным кольцом.

— Ой, Мунис, что же ты, а?! — вслух сказал он и вздрогнул, испугавшись своего голоса. Быстро поднялся, постоял, не зная, что делать, в какую сторону идти. Подался в спальню.

Постель не убрана. Поперек кровати лежит ночная рубашка Мунис. Его губы задрожали, а на глаза навернулись слезы. Он спрятал рубашку под подушку, как это обычно делала Мунис, и прибрал кровать. Уходя, на пороге остановился, взглянул на себя в зеркало. Он увидел свое небритое лицо, темные круги под глазами и удивился, что можно так измениться.

Он вышел на кухню. На буфете стояла бутылка «Плиски». Ее распечатали позавчера, когда заходил Хафиз. Тогда Хафиз один выпил стопочку. Его рюмка все еще стоит на подносе. Рахим Саидов наполнил ее коньяком и залпом выпил. Ему ожгло горло.

Зазвонил телефон.

— Рахимджан? — раздался в трубке голос Хафиза. — Ты не болен, отчего не пришел? Что ты молчишь?

— У меня… Вчера убили Мунис…

В трубке молчание. Наконец Хафиз с трудом вымолвил:

— Я сейчас приеду.

Рахим Саидов сел. Хорошо, что приедет сейчас Хафиз. Хафиз приедет, и все прояснится. Может, он просто не в себе, чего-то не понял. Как это — убили Мунис? Верно, ему все еще снится один из дурацких его снов. Он вскочил с радостной надеждой:

— Мунис!

Никто не отозвался. Жены не было. Ни на кухне, ни в спальне. У кровати стоят ее расшитые золотом тапочки.

Постучали в дверь. Телеграмма! Это от тестя. «Вылетаем двухчасовым рейсом», — сообщалось в телеграмме. Он взглянул на наручные часы. На них было начало восьмого, часы остановились. Стенные часы на кухне показывали десять минут первого. Значит, они будут часа через три. Он предвидел трудный разговор с матерью Мунис. Она конечно же станет во всем винить зятя. Теща почему-то с самого начала его невзлюбила. И Рахим платил ей тем же. От вида ее, от всегдашнего недовольства у него тотчас портилось настроение. Хорошо, что им сообщила милиция. Он, Рахим Саидов, не смог бы этого сделать.