Слепой охотник

Обычно старшие волхвы приступали к обучению своих внуков за три года до совершеннолетия — до тридцати шести лет. Считалось, молодёжь к этому времени набрала опыт жизни в социуме и вошла в силу, чтобы принять дар, которым принято делиться с внуками именно в этом возрасте. Демьян поступился обычаем не жить рядом с внуком, давая тому соблазн наткнуться однажды на то, что ему рано принимать. Грязь, которой становился Демьян-младший, разрасталась. Когда он нечаянно встречал в городе внуков остальных волхвов, он мог нажимать на них. Они защищались, сами того не понимая — прибегая к силе прошлого. А он, имея тетрадь деда, учился снимать сопротивление. И просто-напросто запечатывал ребят. Закрывал им сознание, заставляя блуждать в темноте других, неведомых миров…

Нина Григорьевна повернула голову, будто услышала зов, взглянула на дверь в комнату старшего внука. Она-то думала… И гадала ведь, «смотрела» по линиям судьбы. А он в этом время… На человека без сознания не погадаешь…

Усилием воли она заставила себя вернуться к главному вопросу. Кто такой Женя? Нет, она слышала, что сейчас многие люди пытаются развивать в себе силу, но… Она не верила, что может быть такое совпадение.

Прислушавшись, она поняла, что на кухне передвигаются, застучав, стулья. Видимо, Женя всё-таки собрался уходить. Возможно, он не будет против, если бабуля Ирины тоже проводит его?

— Что, Женечка, уходишь? — уже в прихожей, улыбаясь, спросила Нина Григорьевна. — Высох ли хоть?

— И высох, и согрелся, — улыбнулся Женя. — Честно говоря, я рад, что вы меня затащили. Я б сейчас домой пришёл — не знал бы, чем заняться. А так хоть поболтали немного. Ирина, спасибо за чай.

— Да ладно, — легко сказала девочка, а щёки у самой горят.

Воспользовавшись моментом, Нина Григорьевна так же легко и участливо, как позволено пожилым людям, спросила:

— Женя, а что — дома-то ты один, а в городе кто из родни есть?

— Родители и сестрёнка. — Кажется, Женя смирился с тем, что она расспрашивает его по обычаю пенсионерок о том, что ей в первую очередь интересно. Значит, можно спросить напрямую.

— А дедушки с бабушками есть?

— Есть. Мамины родственники живут в соседнем городе. А из папиных только дед остался. Он в деревню уехал. Мы его уговаривали в городе остаться. Но не захотел. Иногда ездим к нему — у него свой дом.

— А чем он занимался? Ну, до пенсии?

— Думаете — знакомый? — улыбнулся парень. — Вряд ли. Он одно время в научном городке жил, в закрытом. А как вышел на пенсию — сюда переехал. А потом в деревню.

«Значит, осталось выяснить, чем занимались родители матери», — про себя вздохнула Нина Григорьевна.

Внучка закрыла за Женей дверь, но почему-то застыла, словно собираясь стоять здесь, в тесной прихожей, неопределённо долго. И вдруг рывком стащила с полки над вешалкой шаль, схватила зонт и обернулась:

— Бабуля, я быстро! Там же дождь! А он без зонта!

— Беги-беги, — одобрила Нина Григорьевна.

Дверь хлопнула, а женщина задумчиво побрела в комнату старшего внука. Села напротив, на его кровать… Темно здесь. Ночник только усугубляет впечатление тёмной пещеры… Постричь бы его. Пшенично-светлые пряди, любовно расчёсанные Иришкой, волнами спускались с обеих сторон бесстрастного лица внука, глаза закрыты… Женщина рассеянно сжала прохладную ладонь, вяло лежавшую на подлокотнике. Думалось так же, рассеянно.

За Ярославом внучка не побежала бы вдогонку.

Ярослав и Красимир. Теперь она смотрела на парней другими глазами… Завтра приедут старшие. Будут всем Кругом решать, как остановить Демьяна-младшего, как выручить запечатанных. Потом уедут. Не все. Половина Круга останется. Останутся старшие Ярослава, Красимира — всех тех, чья сила проснулась раньше обычного срока. И, возможно, запечатанных. Старшим придётся необычно рано заняться пробуждённой не вовремя и грубо силой внуков.

А ей, вызвавшей их, ко всему прочему придётся съездить к старшим Жени, чтобы понять, не ветвь ли он одного из Круга, пробудившаяся странно и непонятно.

10

Одиночество Женя любил. Но чувствовал его иногда излишним. Будто ограничение активной жизни. А ограничений он не терпел. Он не понимал, как можно закрыть себя наушниками, когда идёшь по городу. Сунуть себя в звуковую клетку, которая не даёт услышать город. Задаёт — нет, навязывает! — настроение, хотя оно может быть другим, более любопытным. Или не понимал, как можно ехать в общественном транспорте, играя во что-нибудь: исключить себя из жизни множества неповторимых ситуаций и эпизодов — мотаясь по замкнутому пространству одних и тех же сцен. Иногда он усмехался над собой. А если он не желает рамок всего лишь потому, что художник? И лишь ему нравится видеть и слышать мир в мимолётных эпизодах и красках? Быть частью этого мира, а не отгораживаться от него в повторяющейся однотипности?