Слепой поводырь

— Как я понимаю, меня навечно упрячут в тюрьму под названием лепрозорий. И если обычный каторжник уповает на освобождение по сроку, или паче чаяния, по милостивому соизволению государя, то я такой надежды буду лишён. А значит, у меня нет ни малейшего шанса на возврат к полноценной жизни.

Целипоткин молчал. В комнате стало так тихо, что было слышно, как идут напольные часы.

— Сколько я вам должен?

— Учитывая лабораторные исследования и, простите, моё нахождение в непосредственной близости от больного… Словом, с вас двадцать пять рубликов. Деньги, конечно, немалые, но что поделаешь…

— Я могу забрать лабораторное заключение?

— Оно ваше. Осталось лишь оплатить труд мой праведный.

Эскулап замер в выжидательной позе и возникло неловкое молчание.

— У меня нет с собой двадцати пяти рублей. Есть только десять. Я не рассчитывал на такую сумму. Остальные пятнадцать занесу через полчаса. Вас это устроит? — протягивая красненькую[3] грустно осведомился пациент.

— Вполне. Положите деньги на стол.

— Как будет угодно-с, — кивнул визитёр и зашагал на выход.

Услышав, как хлопнула дверь, Оскар Самуилович поспешил в соседнюю комнату к медному умывальнику и принялся тщательно протирать руки раствором сулемы.

Глава 2 Дорога домой

Ранним утром 15 июля 1889 года — в день празднования святого равноапостольного князя Владимира — поезд Ростово-Владикавказской железной дороги подкатил к перрону станции Невинномысская.

Одноэтажное здание вокзала, расположенное на территории казачьей станицы, относилось ко второму разряду и потому снаружи выглядело весьма скромно, но внутри имело всё необходимое: кассу, залу ожидания, багажную комнату, газетный киоск и даже ресторацию.

Из вагона II класса, выкрашенного в жёлтый цвет[4], вышел молодой человек двадцати двух лет приятной наружности. Тонкая нитка усов, канотье, лёгкий бежевый сюртук, шёлковый галстук, белоснежная сорочка со стоячим воротником и светлые штиблеты говорили о том, что он следит за последними веяниями моды. В правой руке приезжий держал бамбуковую трость с шарообразной ручкой, а в левой — небольшой чемоданчик. Посмотрев по сторонам и, не найдя носильщика, он вошёл в здание вокзала и купил газету «Северный Кавказ», стоившую всего семь копеек. Уже на привокзальной площади вояжёр поставил ношу и, вынув из кожаного портсигара папиросу, закурил. Вдоволь насладившись ароматом папирос «Скобелевские», он уже собирался поднять чемодан, как невесть откуда возник долговязый артельщик с заячьей губой, едва прикрытой редкими усами, и в длинном фартуке.

— Куда прикажете нести, барин? — осведомился он.

— К извозчичьей бирже.

— В таком разе надоть чуток пошибче шагать. Колясок на всех господ могёт и не хватить. Тады Вашему благородию ждать придётся.

— А дилижанс до Ставрополя разве не пустили?

— Обещают, но куды там! — махнул свободной рукой носильщик. — Они ещё шоссу[5] никак до ума не доведут. Её осетины строют. Третьего дня они с местными поцапались. Народ гутарит, что казаки сами горцев задирали…

— В Невинномысской станице?

— Не, в Барсуковской. Ужо солнце заходить стало, как лошадь полоза испужалась и понесла осетинскую телегу прямком на казачий плетень. Забор упал, и гнедая в огороде очутилась, грядки потоптала. Хозяин выскочил из хаты и затребовал от горца полтора десятка рублёв или новый забор. Тут ещё и жинка его впряглась в ссору. Осетин и огрызнулся. Тогда баба так огрела горемыку пустым кувшином по башке, что черепки во все стороны разлетелись. Понятное дело — скандал, сбежались земляки. Горлопанят по своему, а в драку не лезут. Но станичникам и этого достало. Накинулись гурьбой на пришлых и давай их отделывать, кто плетью, кто колом, а кто и цепами. Заваруха! Кровь хлыстала во все стороны. А чья-то жинка испужалась побоища и побегла до полиции. Два урядника притопали. Оба под мухой. «Бейте, — кричат, — братцы, басурман, ничего вам за это не будет!» — И сами в драку кинулись… Правда, потом опомнились, а что толку? Уже поздно было. Четверо строителей не смогли с земли подняться. Их в лазарет увезли, но один по дороге помёр. Опосля в Барсуковскую судебный следователь наведался, допросы учинил и увёз с собой двоих. Под арестом они, в тюремном замке. Сказывают, судить тех станичников будут… А вот и коляска. И возница. У него хорошая ездовая пара. Лошадки молодые, выносливые. Часа за четыре-четыре с половиной довезёт.

— Ну что, Егорушка, возьмёшь барина до Ставрополя? — осведомился носильщик.

— Одно место свободное. Милости прошу! — ответствовал ямщик. — Он принял чемодан у артельщика и принялся приторачивать его верёвками на задке.

— Доброго здоровьица, барин! — поприветствовал кого-то носильщик в этой же коляске и, не услышав ответа, зашагал прочь.