Слепой поводырь

Уборная гипнотизатора нашлась без труда. У двери возвышался капельдинер с седыми бакенбардами и усами, важный как городовой и неприступный, как айсберг. Вокруг него толпились дамы бальзаковского возраста с фотографическими карточками в руках (у некоторых их было по две). Они о чём-то слёзно умоляли его, протягивая ассигнации, но страж только качал головой. Клим остановился перед ним и сказал:

— Осип Ильич, просил меня наведаться.

— Как вас величать?

— Клим Ардашев.

— Одну минуту.

Капельдинер скрылся за дверью на несколько секунд и появился вновь:

— Они вас просят, — сказал он.

Клим вошёл. Экспериментатор сидел перед большим зеркалом. По бокам стояли два подсвечника. Вельдман снимал с лица грим, как обычный актёр, и это удивило Ардашева.

— В этом нет ничего удивительного. Выступление отнимает у меня так много сил, что уже через полчаса под глазами появляются синяки, поэтому ещё до начала сеанса я пользуюсь содержимым своего саквояжа, — не оборачиваясь, вымолвил «маг».

— Вы прочитали мои мысли? — изумился Клим.

— Нет, я догадался о чём вы подумали, глядя на то, как вы осмотрели зеркало и две свечи. Хотя, признаюсь, я мог и ошибиться. Вы могли, например, вспомнить, откуда пошла поговорка «игра не стоит свеч».

— Простите?

Магнетизёр повернулся.

— Лет сто назад у актёров в театрах не было отдельных уборных. Имелась лишь одна комната с большим зеркалом. После выступления в качестве подарка артистам приносили по две свечи. Их вставляли в подсвечники и каждый снимал грим, смотрясь в свой кусочек зеркала. Но для этого хватало и одной свечи, а вторую обычно забирали домой. Восковые свечи (и тогда, и сейчас) дороги. Однако не все лицедеи получали эти поспектакльные подарки. Немало было и таких, чья «игра не стоила свеч». Они пользовались светом чужой свечи.

— Признаться, я думал, что это выражение связано с игрой в карты. Ведь это словосочетание — le jeu n'en vaut pas la chandelle — есть во французском языке…

— Обе вариации имеют право на жизнь. Садитесь, пожалуйста.

— Благодарю покорнейше. — Мне неловко это говорить, но за дверью дамы. У них довольно жалкий вид. Сначала я подумал, что это ваши поклонницы, но потом обратил внимание, что у всех в руках фотографии. Они хотят вашей помощи?

— А вы, сударь, очень наблюдательны, — усмехнувшись, изрёк Вельдман. — Это просительницы. Часть из них, считает меня медиумом. Одни хотят, чтобы я пообщался с их покойными родственниками, другим нужен мой ответ, гуляет ли муж, изображённый на фотокарточке, или нет. Есть и такие, что просят узнать, когда умрёт молодая любовница супруга, а потом справляются скоро ли ему дадут действительного статского, чтобы она стала генеральшей. У таких обычно в руках по две фотографии — одна мужа, а другая его пассии. Они очень огорчаются, когда я говорю, что подобных услуг не оказываю. Так что вам не стоит за них переживать… Но перейдём к делу. — «Маг» потёр лоб и спросил: — Насколько я понял, вы и есть тот молодой господин, упомянутый в газетной статье, который пришёл к выводу, что врач был убит, так?

— И вы опять абсолютно правы.

— Стало быть, вы расследуете это смертоубийство, как судебный следователь, или полицейский?

— Следователь и полицейский получают за это жалованье, а я ищу злоумышленника совершенно бесплатно. К тому же, частный сыск в России запрещён, и мне приходится держать собственное расследование в тайне.

— А что вы будете делать, когда найдёте убийцу?

— При наличии надёжных улик, я сообщу о нём властям.

— Зачем это вам? — спросил Вельдман и впился глазами в собеседника.

Клим улыбнулся.

— Это что-то вроде охоты. Только вместо зверя — душегубец.

— Вы откровенны. И это хорошо. Я тоже буду с вами честен. Знаете, в моём ремесле шестьдесят процентов обычной внимательности и только сорок — уникальные способности проникать в дебри чужих мыслей… Уверен, что вы ничуть не уступаете мне в наблюдательности. Главное, не торопитесь, и не делайте поспешных выводов. Взвесьте все «pro et contra»[31], и уж потом решайте чью-то судьбу. Все ошибаются, и даже я… Но сегодня я совершенно случайно прочёл мысли одного человека…

Вельдман не успел договорить, как в уборную ворвался незнакомец калмыцкой внешности лет тридцати, в костюме тройке, с пышными усами, но без бороды. В щели приоткрытой двери мелькнуло напуганное лицо капельдинера.

Потрясая кулаками, он прокричал:

— Как смели вы, сударь, перепродать моё выкупленное на год место?

— Не пойму, о чём вы?

— Почему полицмейстерская жена заняла мою ложу?

— Откуда мне знать? — развёл руками «кудесник». — Я не кассир. Я экспериментатор.

— А я Уланов! Может, слыхали?

— Не имел чести.

— Я нойон Большедербетовского улуса, — гневно выпучив глаза, отрекомендовался незваный гость.

— Кто, простите?

— Нойон! — топнув ногой, повторил визитёр.

— Хорошее имя, — согласился магнетизёр.

— Это не имя! — краснея от злобы, прорычал Уланов. — Это титул. Он равен князю.

— Возможно, — пожал плечами Вельдман. — Но я князя к себе не приглашал.