Слепой поводырь

Оставив букет на столе, псаломщик зашагал за Ардашевым. Анна сидела в беседке и читала книгу. Увидев друзей, она улыбнулась и сказала:

— Вы, наверное, знаете, что завтра я уезжаю. Как же жалко будет с вами расставаться! Клим, вы так много для меня сделали, и я даже не знаю, как отблагодарить вас за помощь.

— Лучшей благодарностью была правда о том, кто вы на самом деле.

— Что вы имеете в виду? — насторожилась барышня.

— Вы солгали судебному следователю и суду, обманули моих родителей и Ферапонта в отношении вашей личности, но вам не удалось провести меня. Анна, где вы учитесь?

— Это допрос? — сузив глаза, спросила она.

— Считайте, как хотите.

— Вы не следователь и я не обязана отвечать на ваши вопросы.

— Что ж, тогда говорить придётся мне. Итак, вы утверждаете, что отучились два года на Бестужевских курсах и перешли на третий. Но этого не может быть, так как в год вашего воображаемого поступления приём на курсы не вёлся, он возобновлён только в этом году. Опять же, вы сказали мне, что приехали к родственникам и у них остановились, а на самом деле вы жили в гостинице «Лондон». Скорее всего, ваша настоящая фамилия — Миловзорова. Могу предположить, что повесть Толстого принадлежит господину, носящему эту фамилию. Я не знаю, кем он вам приходится — отцом или мужем, но, чтобы отвести от себя подозрение, вы подписали книгу, указав имя человека чьими документами вы завладели — некой Анны. Я видел ваш почерк в протоколе допроса. Недаром следователь назвал его хохломской росписью. Буквы «р» и «д» абсолютно идентические тем, что в дарственной надписи книги, лежащей перед вами, да и без этого ясно, что почерк одинаков. Наличие засушенного зверобоя, оставившего следы на бумаге, свидетельствует о том, что вы не собираетесь возвращать книгу владельцу. Видимо, вы от него сбежали. Теперь мне понятно, почему вы не дождались меня у трупа Вельдмана. Вы не хотели предъявлять полиции документы. Вам очень повезло, что следователь Славин не прибегнул к обыску вашего чемодана. Будь он более усерден, он бы наверняка отыскал и настоящие бумаги. И тогда вас не спас бы никакой залог. Предупреждаю: если вы и сейчас откажетесь говорить правду, я сообщу о вас Залевскому. Надо ли пояснять, что с помощью телеграфа они быстро узнают, кто на самом деле живёт в доме № 5 по Первой Успенской в Ростове?

Барышня виновато опустила глаза и призналась:

— Три года назад мой опекун обманул меня, а потом принудил к браку со стариком. Да, я София Миловзорова и живу в Екатеринодаре. Мой муж — действительный статский советник, председатель окружного суда — старше меня на тридцать пять лет. Он настолько ревнив, что не разрешал мне даже выходить на улицу вместе с ним, потому что обязательно кто-нибудь из прохожих мужчин на меня засматривался. Вернувшись домой, он устраивал сцены, запирал меня на ключ. Последнее время он стал невыносим, и я от него сбежала. Я прекрасно понимала, что он, если захочет, обвинит меня в какой-нибудь краже и подаст в розыск. Да он и сам не раз мне этим угрожал. Никакого плана у меня не было. Я купила билет в Ростов. В купе со мной ехала всего одна попутчица — Анна Беседина. Неожиданно у неё случился удар, и она умерла на моих глаза. Недолго думая, я взяла её паспорт и сошла на станции Тихорецкая. Потом решила, что в Ставрополе, куда железная дорога не доходит, меня искать не будут. Всё остальное вам известно.

— У Анны Бесединой была родинка на правой щеке?

— Кажется, да.

— Послушайте, — горячо заговорил Ардашев, — труп несчастной до сих пор не опознан и находится в морге станицы Тихорецкой. Ферапонт недавно зачитывал подобное объявление в газете.

— «Северный Кавказ» написал об этом около недели назад, — с горечью подтвердил псаломщик.

— Вы должны немедленно отослать на адрес морга её документы. Ничего не пишите, чтобы вас не опознали по почерку. Мы отыщем этот номер газеты, вырежем объявление, и вы вложите его в конверт. Там всё поймут.

— Прошло много времени. Её могли уже похоронить, как безродную, — понурив голову, предположил Ферапонт.

— Будем надеяться, что работники морга, получив документы, известят родственников, — выговорил Клим. — А те, если захотят, перезахоронят близкого человека.

— Погодите, я принесу ту газету, — изрёк псаломщик и побежал в дом.

София подняла на Ардашева налитые слезами глаза и дрожащим голосом пролепетала:

— Мне было очень обидно услышать от вас, что вы готовы заявить на меня в полицию. Я почему-то думала, что была вам не безразлична.

— Мне нравилась Анна, а не София.

— Не волнуйтесь. Я сделаю так, как вы сказали. Документы отправлю в станицу Тихорецкую скорой почтой. Я уезжаю прямо сейчас. Так будет лучше.

— Пожалуй.

София не уходила. Она смотрела на Клима огромными карими глазами и вдруг часто-часто заморгала. По её лицу побежали слёзы. Ардашеву безумно хотелось обнять её, прижать к груди и, поглаживая чёрные волосы, прошептать: «Ну что ты, милая, успокойся. Всё будет хорошо. Не плачь. Прошу тебя». Возможно, и мадам Миловзорова тоже этого ждала, но Клим сдержался.