Слепой. Приказано выжить

— Собственно, я бы не назвал нашу сегодняшнюю встречу заседанием как таковым, — сообщил Политик и, встав из-за стола, прошелся из стороны в сторону, чтобы подчеркнуть неофициальный характер сборища. — Сегодня мы не станем обсуждать конкретные деловые вопросы, ограничившись первоначальным определением общих стратегических направлений будущей совместной работы. Это не рабочее совещание, а именно встреча единомышленников, впервые собравшихся за одним столом даже не затем, чтобы познакомиться, а просто чтобы убедиться в существовании друг друга. Признайтесь, ведь кое-кто из вас наверняка подумывал, что теневой кабинет, о котором я говорил, — просто миф, мыльный пузырь?

Пронесшийся по залу неопределенный шелестящий звук — то ли шепот, то ли смешок, то ли коллективный вздох облегчения, — подтвердил правильность высказанного предположения. Политик снисходительно улыбнулся и продолжил говорить. Глеб слушал, не пропуская ни одного слова и постепенно приходя к выводу, что цифровой диктофон, в числе прочих полезных предметов спрятанный под просторным белым балахоном, трудится напрасно, с механической дотошностью мотая на электронный ус пространную речь Андрея Родионовича. Пока что из этой речи следовали всего две вещи: первая — что он тут главный, и вторая — что он очень любит и мастерски умеет произносить торжественные спичи.

Глеб терпеливо ждал, надеясь все-таки получить какую-то конкретную информацию, но дождался совсем другого. Портьера в том месте, где за ней скрывалась входная дверь, вдруг бурно заколыхалась, заворачиваясь штопором вокруг какого-то бочкообразного, активно брыкающегося предмета, потом развернулась и, судорожно колыхнувшись в последний раз, буквально выплюнула пред светлые очи Андрея Родионовича давешнего лысого коротышку. Вид у коротышки был встрепанный и перепуганный, а чужая кровь, которой он обильно перемазался, лежа на полу в компании двух свежих трупов, придавала картине ярко выраженную сюрреалистическую окраску.

Поскольку все присутствующие, не отрываясь, изумленно смотрели на коротышку, Глеб под столом аккуратно подобрал кверху длинный подол балахона и медленно, стараясь не слишком заметно двигать плечами, запустил под него обе руки.

— Кузнец? — не успев вовремя поймать себя за язык, вслух удивился Пермяков. — Что это значит?!

Рассекреченный Кузнец сделал незаконченное движение руками, словно собираясь запоздало прикрыть лицо, а потом, осознав бесполезность этого рефлекторного действия, опустил руки и сообщил:

— На меня напали. Там, — он дернул жирным подбородком в сторону портьеры, что скрывала выход, — убитые…

Пермяков его уже не слушал. Медленно опустившись в кресло, всем телом подавшись вперед, он пристально вглядывался в прорези маски, что скрывала лицо человека, сидевшего рядом с табличкой «Кузнец». Его правая рука как бы между делом соскользнула с края стола, что-то такое нащупывая там, внизу.

Глеб подождал, дав ему время совершить пару-тройку попыток, а потом сказал:

— Эта штука не работает. Провода обрезаны.

Откинувшись на спинку кресла, Политик вынул руку из-под стола. В руке был большой серебристый пистолет, в котором Глеб без труда узнал длинноствольный восьмизарядный «дезерт игл» сорок пятого калибра — внушительную с виду новомодную игрушку спортивно-охотничьего назначения, стараниями голливудских режиссеров приобретшую сильно преувеличенную славу крутой гангстерской пушки.

«Клоуны», — снова подумал он.

И еще он подумал, что пистолет — это именно то, что надо. Эта блестящая штуковина в руках Политика давала ему полную свободу в применении своих широких полномочий, границы которых были обозначены словами Федора Филипповича: «Действуй по своему усмотрению». Он давно решил, как именно поступит, оказавшись здесь, потому что хорошо помнил августовский путч и то, как были наказаны члены ГКЧП. Ворон ворону глаз не выклюет, и если организатор неудавшегося переворота до того, как шмякнуться мордой в грязь, летал достаточно высоко, ему надо лишь с покаянной слезой в голосе заявить, что, вводя в столицу танковые части, он думал исключительно о благе России. Этого довольно, чтобы отделаться символической поркой и до конца жизни строчить мемуары, получая персональную пенсию и гонорары, которые не снились классикам отечественной и мировой литературы. А танки, давящие гусеницами живых людей в центре Москвы, — просто досадное недоразумение, в котором не виноват никто, кроме самих погибших: нечего было лезть под гусеницы. Да еще, поди, и в пьяном виде…

— В любом случае вы отсюда не выйдете, — сказал Глебу Политик. — Кто вы такой?

— Представитель электората, — поднимаясь со стула, сказал Глеб. — Уполномочен принять участие в голосовании по вопросу принятия вашей политической программы.

— Голосования не будет, — поднимая пистолет, сказал Политик.

Филер приподнялся, оторвав зад от стула и красноречивым жестом запустив под балахоном руку за поясной ремень.

— Тогда я проголосую сам, — сказал Глеб.