Слепой. Проект «Ванга»

– Поймете, товарищ генерал, – пообещал Глеб, с энтузиазмом наливая по второй. – Обязательно поймете! Однажды одна умная пожилая женщина сказала мне: когда вода не помогает, огонь можно погасить огнем. Ну, знаете, как делают во время лесного пожара: отсекают делянку просекой и пускают огонь навстречу пожару. Я только теперь до конца понял, что она имела в виду, когда толковала про этот огонь. Будто знала, что наступит сегодняшний день… Давайте за нее выпьем, товарищ генерал! А еще за секретность, которая не только мешает жить, но иногда здорово помогает…

– Все равно я ничего не понял, – сказал Потапчук, выпив.

– Сейчас. – Глеб встал, снял со стены эстамп, открыл тяжелую стальную дверцу и, порывшись на полке, вернулся к столу. – Вот, – сказал он, показывая Федору Филипповичу стандартный шприц-тюбик из армейского комплекта радиационной и химической защиты.

– Это еще что такое?

– А вы как думаете?

– Глазам не верю, – пробормотал генерал. – Все, что было у Грабовского в кармане, я лично уничтожил. Вот этими самыми руками…

– Так то в кармане, – сказал Глеб. – А эту штучку уважаемый Борис Григорьевич любезно оставил у меня на кровати. Как знал, что она мне пригодится. А может, и знал? Он ведь у нас ясновидящий!

– Был бы ясновидящий, не влез бы по уши в дерьмо, – неприязненно, но с явным удовлетворением проворчал Федор Филиппович.

– Вот и я так думаю, – согласился Сиверов, пряча шприц в карман.

* * *

Постучав и не дождавшись ответа, Хохол приоткрыл дверь и, просунув голову в щель, заглянул в кабинет. Хозяин сидел за освещенным настольной лампой письменным столом и что-то быстро, как машина, писал от руки. Несмотря на очередное похолодание, окно в кабинете было приоткрыто, и, когда Хохол распахнул дверь, ледяной сквозняк взметнул лежавшие на столе бумаги. Даже не повернув головы, Грабовский придержал бумаги ладонью левой руки.

– Простудитесь, Борис Григорьевич, – укоризненно сказал ему Хохол.

Хозяин не ответил. Он продолжал работать, как будто никакого Хохла в помещении не было. Прижатые его ладонью бумаги шевелились, как живые, трепеща краями. Поплотнее запахнув на груди любимое кимоно, над которым не уставал потешаться Кеша, Хохол вошел в выстуженную комнату, на цыпочках, чтобы не мешать хозяину, пересек ее и закрыл окно. На подоконнике обнаружилась небольшая лужица талой воды, а снаружи, на карнизе, снег выглядел так, словно его небрежно смахнули рукой. «Снежки лепил, – подумал Хохол о Грабовском, поворачивая оконную ручку и опуская жалюзи. – Видно, отвлечься захотелось. Все пишет, пишет… И главное, от руки. Опять, что ли, компьютер сломал?»

Он посмотрел на компьютер. С виду тот был целехонек, только выключен. На корпусе монитора мигала зеленая лампочка; впрочем, неисправность могла скрываться где-то внутри черно-серебристого системного блока. Хохол в компьютерах ничего не понимал и ничего о них не знал, кроме того, что эти штуковины стоят сумасшедших денег, а толку от них чуть.

– Включили бы компьютер, – сделал он еще одну попытку заговорить. – Небось рука уже болит с непривычки!

Грабовский снова не ответил и даже не взглянул в его сторону, только убрал руку, которой придерживал бумаги на столе. Все было ясно: хозяин не хотел, чтоб ему мешали. Хохол по горькому опыту знал: если Б. Г. в таком настроении, его лучше не трогать. А то вот так потерпит-потерпит, а потом развернется да как запустит чем-нибудь в башку! Успеешь увернуться – твое счастье, не успеешь – пеняй на себя.

– Ну, как знаете, – сказал Хохол и вышел, тихонько прикрыв дверь.

Грабовский продолжал писать. Рука у него действительно устала с непривычки, но работа уже близилась к концу. Ноющую боль в сведенных от напряжения пальцах он чувствовал как бы сквозь туман и не обращал на нее внимания. У него была работа, которую нужно было закончить, и ни о чем другом он сейчас просто не мог думать. Да, пальцы устали, но зато теперь никто не усомнится в подлинности письма. А если усомнится, на то и графологическая экспертиза – материала для нее в письме предостаточно…

«Я хочу, чтобы мое письмо было опубликовано, – писал Борис Григорьевич своим крупным, как у второклассника, почерком, – хочу, чтобы не только вы, но и все остальные знали: мир населен болванами, и я всю жизнь получал неописуемое удовольствие, дергая их за ниточки. Пустоголовые картонные марионетки – вот кто вы такие, и, уходя, я на вас плюю».

Он поставил подпись, сложил исписанные листки и поместил их в приготовленный заранее конверт с адресом редакции. Заклеив конверт, Грабовский деревянным движением повернулся к двери и крикнул:

– Хохол!

Голос у него был громкий, но какой-то тусклый, бесцветный. Вскоре из коридора послышались торопливые шаги, и в кабинет без стука вошел Хохол.

– Пошли кого-нибудь к почтовому ящику, – все тем же безжизненным голосом монотонно произнес Грабовский, протягивая ему конверт. – Это надо немедленно отправить.

– Зробимо, – сказал Хохол, взял конверт и, бросив на хозяина пытливый, озабоченный взгляд, скрылся за дверью.