Слепой секундант

Было страх как любопытно, что отыскал и попытался стянуть Фофаня. Шкатулу вскрыли, забравшись в карантинный дом. Еремей держал горящий свечной огарок, Валер маялся с замком, ковыряя его ключом от собственных часов. Наконец крышка откинулась.

— Поздравляю, Соломин, — сказал Валер. — Золото.

— Я чай, это и есть та дань, что таскали к Аввакуму Клушину несчастные вроде Коростелева. Однако странно, что он такие деньги хранил в богадельне, — заметил Андрей. — Что там еще?

— Ассигнации. Мешочек какой-то… с золотым песком! Снизки жемчуга. Перстень знатный… Но более всего — золота.

Стали разбираться — что означают странные события этого вечера. В богадельню пущать не велено, а меж тем кучу денег спускают в сугроб из чердачного окна. Чьи деньги, кто не велел пущать?

— Коли это все связано с шашнями и интригами вокруг «малого двора», то до правды мы не докопаемся, — сказал Валер. — Да и незачем. Я более скажу — умнее всего вернуть деньги обратно в сугроб. Мы же не знаем, на что они назначены и кто должен их оттуда, из сугроба, забрать. А я почти открыто бывал в богадельне, Федор, если его припугнут, тут же меня выдаст… Нехорошо получится, ей-богу…

— Вернуть? — переспросил Андрей.

— Да. Извини, Соломин, но с беспоповцами лучше без нужды не ссориться, да и «малый двор»…

— Плевал я на политику! — крикнул Андрей. — Мне эти деньги нужны, и я их забираю.

— Будь благоразумен, сударь мой…

— А я неблагоразумен. Неблагоразумен! И оставлю это золото себе. Деньги пойдут на доброе дело — я избавлю столицу от негодяев, и это для них лучшее употребление! А не интриги вокруг великого князя с супругой!

На Андрея накатило. Его воображение, развившееся за месяцы слепоты, поволокло куда-то ввысь, в заоблачные сферы. Умственный взор преподнес целую дивизию отставных полицейских, все — молодцы на подбор, все — с голосом Ивана Мельника, все — готовы исполнить любое распоряжение. Ведь что нужно? Разумная слежка за Дедкой и его Василисой, за их подручными. Если следить возьмутся опытные люди — и недели не пройдет, как принесут на блюдечке адрес господина Анонима. Примерно так представил себе употребление денег из шкатулы Андрей, но, раз уж они представляют опасность, нужно сменить местожительство, перебраться на другой конец столицы.

— Это уже бред начинается, — заметил Валер.

— Ваши милости! Ваши милости! — вдруг завопил Фофаня.

— Нишкни, — велел ему Еремей. — Не мешай господам ругаться.

— Соломин, я человек мягкий и уступчивый. Но всему же есть предел. Не надо лезть в политику — костей не соберешь. Откуда мы знаем, на что назначено сие золото?

— Я знаю, я знаю! — тихонько воззвал Фофаня.

— Кыш, — Еремей показал ему кулачище.

Валер прочитал небольшую, но емкую лекцию о силах, заинтересованных в государственном перевороте, он оказался из тех, кого хлебом не корми — а дай разгадать новую тайну Мадридского двора. Фофаня все порывался вставить слово, но Еремей не давал. Заговорить вору удалось, когда Андрей прямо обвинил Валера в трусости, а Валер Андрея — в безумии, и повисла тишина.

— Да, ваши милости! Дайте слово молвить! — увернувшись от Еремеевой руки, Фофаня рухнул на колени перед Андреем, и тот догадался о порыве Фофаниной души по стуку коленок.

— Чего тебе? — спросил Андрей.

— Про Клушина! Никакой он не купец!

— А ты почем знаешь? Ты что, знаком с Клушиными? Или в купеческих гильдиях свой человек?

— Тот, кто горемык данью обложил, — никак не купец…

— А кто ж, по-твоему?

— А из Дедкиных молодцов. Он тут прячется, вот как бог свят, прячется!

— От кого?

— Да от Дедки же!

— Как ты до этого додумался? — спросил недовольный Валер. Хотя Фофанины рассуждения могли помирить его с Андреем, однако обидно было отказываться от целой хитроумной теории аглицкого заговора.

— А то я не знаю, как оно бывает… Мало ли купчишек эти мазурики данью облагают? Плати, мол, а не то лавку с товаром подожжем! Кто нравом покруче — тех не трогают, потому как можно на большую беду нарваться. Тот, кто смолоду сам с обозами по Муромской дорожке ездил, — тому черт не брат, придумает, как отбиться. А бывает, которые платят да еще радуются — дешево, мол, откупился. А денежки — что? Денежки они себе вернут — вон Тимоше мерзлый овес продадут, и с прибылью…

— Ты что за чушь мелешь? — напустился на него Еремей.

— Не чушь, Еремей Павлович, сейчас же все поймешь! Я прибился как-то к клевому мазу, нас у него таких было полдюжины, ему как раз купчишки дань платили, а я, стало быть, ходил, собирал и приносил. И вот он на меня озлился, прогнал, а я полтину всего утаил… Из-за полтины верного человека гнать — не по-божески! И вот тут Господь меня надоумил. Когда настала пора вдругорядь за данью идти, я, не дожидаясь, пока он Прошку-Барсука пошлет, сам всех обежал, бабки собрал — да и был таков! Но я покаялся! Я с тех бабок пять Рублев на церковь дал!

— Вот, баринок мой любезный, кого мы приютили, — горестно сказал Еремей.

— Так ты к тому клонишь, что купец Клушин ту же штуку проделал? — спросил Валер.