Слепой стреляет без промаха

– Нет. Вся моя компания привыкла пить чай без сахара. И кофе тоже.

Глеб положил на стол купюру и, не глядя на железнодорожника, пробормотал:

– Сдачи не надо.

– Благодарствую, благодарствую, – почему-то по-старорежимному запричитал проводник, взял купюру двумя пальцами, и та тут же исчезла у него в ладони, словно бы карта в руках у фокусника.

Проводник вышел, но все-таки не сумел сохранить свое лицо до конца. Дверь осталась приоткрытой.

У Глеба уже не было сил подниматься и закрывать ее. Он взял в руки горячий стакан и несколько раз провел ложечкой по кругу. Со дна поднялся вихрь чаинок, звезда, фигуристо выгравированная на подстаканнике, понеслась сквозь черную метель.

«Надо же, – подумал Сиверов, – сколько лет прошло, а этот стакан цел. Не иначе как он вытащил его из старых запасов специально для меня. Вот люди, прямо-таки нутром чуют, у кого в кармане есть деньги и кто легко с ними расстается. Но вот подумать, какого черта я переплатил ему раз, наверное, в двадцать за три ненужных мне стакана чая? Все та же привычка широко жить, словно у моряка дальнего плавания в советские годы, когда он брал два такси – в одно садился сам, а в другое клал свою шляпу».

И вновь Сиверов принялся вслушиваться в убаюкивающее постукивание колес поезда. Он вспомнил о своем самом первом путешествии, совершенном с отцом. Это уже позже он летал с ним на самолетах, а тогда вдвоем они поехали из Питера в Ригу. Глеб точно помнил: тогда к поезду прицепили не тепловоз, а паровоз – наверное, один из последних. Теперь такие встретишь разве что в маневровых депо да на запасных путях, где эти монстры стоят законсервированные на случай войны.

Все-таки техника техникой, электроника электроникой, а если что, то дровами топить сподручнее. Так вот откуда у меня взялась эта странная манера сразу же выкупать целое купе! Точно так же сделал и отец. Они ехали вдвоем. И Глеб тогда захотел непременно устроиться на верхней полке. И сколько отец его ни отговаривал, парнишка настоял тогда на своем.

243 – Ну и черт с тобой! – грубо сказал тогда ему отец. – Свалишься, будешь плакать, а я тебя не пожалею.

И Глеб, сгорая от страха, полез на верхнюю полку. Он понял, отец прав: стоит ему уснуть, и он непременно грохнется с этой верхотуры. Но признать свою не правоту теперь у него не хватало смелости. Чего-чего, а упрямства в нем было хоть отбавляй, как и теперь. Глеб тогда пролежал всю ночь на верхней полке, глядя в окно. Из щелей немного дуло, и мальчишка специально подставлял свое лицо под эту свежую струю воздуха, чтобы не уснуть. Но сон все-таки сморил его под самое утро, когда поезд уже приближался к Риге.

Он уткнулся лицом в подушку и засопел.

– Ну-ка, поднимайся! – толкнул его в плечо отец. Глеб приподнял голову. И тогда отец захохотал.

– Ты чего? – удивился мальчишка.

– Да нет, ты только посмотри на себя! А ну-ка, слезай! – отец подхватил его под мышки и снял с верхней полки.

Глеб, растерянный, стоял перед большим зеркалом, вмонтированным в раздвижную дверь купе. Половина его лица была черная от сажи. К тому же грязь легла как-то странно, словно тень или краска, разбрызганная аэрографом. Ровная, с плавными переходами, точно повторяя рельеф: на выступающих частях густо, во впадинах сажи почти не было.

От обиды Глеб тогда заплакал и принялся тереть лицо кулаками. А когда отнял ладони от глаз, то плакать ему захотелось еще больше: грязь растеклась, превратив его в какого-то цыганенка.

– Ну-ка, идем, умоешься.

Отец взял его за руку, а Глеб последним движением успел прихватить полотенце и закрыл им лицо.

– А почему так случилось? – спросил он, глядя на свое сверкающее чистотой лицо в зеркале вагонного туалета.

– Паровоз, мой милый, – улыбаясь, отвечал отец. – Видел, какой дым валит у него из трубы? Так вот, эту сажу и надуло в щели. Неужели ты не видел, какая черная у тебя подушка?…

От этих воспоминаний Глеб улыбнулся.

«Так вот что напомнила мне черная метель в стакане чая…»

В других купе пассажиры уже успели уснуть, и никто не тревожил ночной покой поезда. Но вдруг до слуха Глеба донеслись приглушенные голоса, идущие из конца вагона. Ему почудился женский плач.

Глеб выглянул в коридор. За стеклянной дверью он увидел девушку со спортивной сумкой в руках и проводника. Девушка как раз прикуривала, и было видно, как дрожит зажженная спичка в ее пальцах. Она никак не могла попасть Кончиком сигареты в пламя. В глазах ее блестели слезы.

Наконец, рассердившись на себя, она выбросила догоревшую спичку в окно и вновь чиркнула о коробок. Проводник явно предлагал ей какую-то сделку. Он возбужденно жестикулировал, доказывая ее выгодность. Догадаться о сути этой сделки было не так уж сложно. Ну что еще может предлагать мужчина, едущий в одиночестве, молоденькой девушке, у которой есть всего два выхода – сойти на ближайшей станции или продолжать свое путешествие, но уже не в одиночестве?