Слепой убийца

– А кем ты будешь? – спросила она.

– Абиссинской девой, – ответила я. Неясно, чем заменить цимбалы. Может обмотать банджо лентами? Потом я вспомнила, что единственное банджо, какое я видела в жизни, лежит на чердаке в Авалоне – осталось от покойных дядьев. Придется обойтись без цимбал.

Я не ждала, что Лора назовет меня красивой или хотя бы хорошенькой. Она никогда так не говорила, не мыслила в таких понятиях – красивая или хорошенькая. Сейчас она сказала:

– Не очень-то ты Абиссинская. Абиссинки блондинками быть не могут.

– С волосами ничего не поделаешь, – ответила я. – Это Уинифред виновата. Надо было устроить бал викингов.

– Почему они все его боятся? – спросила Лора.

– Кого боятся? – не поняла я. (Я не видела в стихотворении страха – только наслаждение. Дворец любви. Я сама жила сейчас во дворце любви – настоящая я, какую не знала ни одна живая душа Вокруг высились стены и башни, и никто не мог проникнуть внутрь.)

– Послушай, – сказала Лора. И прочитала с закрытыми глазами:

О, когда б я вспомнил взоры
Девы, певшей мне во сне
О Горе святой Аборы,
Дух мой вспыхнул бы в огне,
Все возможно было б мне.
В полнозвучные размеры
Заключить тогда б я мог
Эти льдистые пещеры,
Этот солнечный чертог.

Их все бы ясно увидали

Над зыбью, полной звонов, дали,
И крик пронесся б, как гроза:
Сюда, скорей сюда, глядите,
О, как горят его глаза!
Пред песнопевцем взор склоните,
И этой грезы слыша звон,
Сомкнёмся тесным хороводом,
Затем что он воскормлен медом
И млеком Рая напоен![96]

– Вот видишь, его боятся, – сказала она. – Но почему?

– Лора, я правда понятия не имею, – ответила я. – Это просто стихотворение. Никогда точно не скажешь, что оно значит. Может, они решили, что он безумен.

– Это потому, что он слишком счастлив, – сказала Лора. – Напоен млеком Рая. Когда ты слишком счастлив, люди пугаются. Поэтому, да?

– Лора, не приставай ко мне, – отмахнулась я. – Я не могу знать все. Я же не профессор.

Лора сидела на полу в школьной клетчатой юбке, сосала палец и разочарованно смотрела на меня. Последнее время я часто её разочаровывала.

– Я на днях видела Алекса Томаса, – сказала она.

Я быстро отвернулась, поправляя перед зеркалом вуаль. Зеленый атлас меня не красил: голливудская женщина-вамп из фильма про пустыню. Утешало, что и другие будут не лучше.

– Алекса Томаса? Правда? – переспросила я. Следовало сильнее удивиться.

– Ты что, не рада?

– Чему не рада?

– Что он жив, – сказала Лора. – Что его не схватили.

– Конечно, рада, – ответила я. – Только никому не рассказывай. Ты ведь не хочешь, чтобы его выследили.

– Могла бы не говорить. Я не маленькая. Я ему поэтому и не помахала.

– Он тебя видел?

– Нет. Просто шел по улице. Воротник поднял, и шарф по самый подбородок обмотал, но я его узнала. Руки в карманах.

Когда она сказала про руки, про карманы, острая боль пронзила меня.

– Где это было?

– На нашей улице. Он шел по той стороне и смотрел на дома. Мне кажется, он нас искал. Наверное, знает, что мы тут живем.

– Лора, – сказала я, – ты что, запала на Алекса Томаса? Если так, тебе следует выбросить его из головы.

– Ничего я не запала, – презрительно сказала она. – И никогда не западала. Запала – ужасное слово. От него просто разит. – В школе Лора перестала быть ханжой, и выражалась теперь гораздо грубее. Разит она употребляла чаше всего.

– Как ни называй, а тебе нужно с этим кончать. Это нереально, – мягко продолжала я. – Ты будешь несчастна.

Лора обняла коленки.

– Несчастна? – переспросила она. – Да что ты знаешь о несчастье?

VIII

Слепой убийца: Плотоядные истории

Он снова переехал – разницы никакой. То место у железнодорожного узла она ненавидела. Не любила туда ездить – к тому же слишком далеко, и уж очень холодно; добравшись туда, она всякий раз стучала зубами от холода. Ненавидела узкую, безрадостную комнату, вонь старых окурков, которая не выветривалась, потому что нельзя открыть заклеенное окно, убогий душ в углу и женщину, которая часто попадалась на лестнице; женщину, походившую на угнетенную крестьянку из банального старого романа: только вязанки хвороста на спине не хватает. Женщина смотрела угрюмо и надменно, словно в деталях представляла, что творится у него в комнате, едва закроется дверь. В этом взгляде была зависть, да ещё злоба.

Слава Богу, с этим покончено.