В комнате стемнело, но она видит лучше. На полу горбится покрывало; смятая простыня тканной лозой обвивает их тела; одинокая лампочка без абажура; кремовые обои с лиловыми фиалками, крошечными и глупыми, — бежевые пятна там, где протекла крыша. Цепочка на двери — совсем хрупкая. Толкнуть плечом, дать хороший пинок. Что ей тогда делать? Она ощущает, как истончаются, леденеют стены. Они двое — рыбы в аквариуме.
Он закуривает две сигареты, одну дает ей. Они затягиваются.
Свободной рукой он гладит её тело, вбирает его пальцами. Думает, сколько ещё у неё времени, но не спрашивает. Берет её за запястье. У неё золотые часики. Он закрывает циферблат.
Ну, говорит он. Сказку на. ночь?
Да, пожалуйста, просит она.
На чем мы остановились?
Ты отрезал языки бедным девушкам в подвенечных вуалях.
Ах, да. Ты ещё протестовала. Если тебе не по душе эта история, могу рассказать другую, но не обещаю, что она окажется цивилизованнее. Может, современнее. Вместо нескольких мертвых цикронок — акры вонючей грязи и сотни тысяч…
Оставь прежнюю, быстро говорит она. Ты же её хотел рассказать.
Она тушит сигарету в коричневой стеклянной пепельнице и устраивается, прижавшись ухом к его груди. Ей нравится слушать его голос отсюда — будто слова рождаются не в горле, а в теле — гулом, глухим рокотом, зовом из-под земли. Точно кровь, что пульсирует у неё в сердце: слово, слово, слово.