Слепой. Живая сталь

Послышался звонок мобильного телефона. Моралес покосился на Глеба и, когда тот демонстративно отвернулся, на ходу достал аппарат из кармана и ответил на вызов. Он говорил по-испански. Первым произнесенным им словом, насколько понял Сиверов, было «что»; за ним последовало «кто», прозвучавшее все с той же интонацией, свойственной человеку, который не верит собственным ушам и возмущен до глубины души, а далее из его превосходительства излился бурный поток высказываний, представлявших собой, судя по уже знакомому «cabrones», отборную испанскую брань.

Впрочем, бил этот фонтан недолго; через несколько секунд сеньор Алонзо умолк на полуслове, некоторое время молча слушал, а потом коротко что-то уточнил – Глебу показалось, что он разобрал вопрос: «Сколько?»

Спутать испанское «хорошо» с каким-то другим словом было невозможно; произнеся его, генерал спрятал телефон и сосредоточил свое внимание на дороге. На пассажира он даже не взглянул, но у Глеба почему-то сложилось совершенно определенное ощущение, что только что завершившийся разговор имел к нему самое прямое и непосредственное отношение.

– Чертовски плохо не знать языка страны пребывания, – сообщил он. – Все вокруг что-то обсуждают, общаются между собой, обмениваются новостями, а ты сидишь, как у нас говорят, пень пнем…

– Это звонили с завода, – поняв намек, сказал Моралес. – Сообщили о разрушениях.

– Ну, и каковы же разрушения? – сделав вид, что поверил, поддержал светскую беседу Сиверов. Прозвучавшее из уст сеньора генерала вранье его нисколько не задело: долг платежом красен.

– Катастрофические, как вы и предрекали, – сквозь зубы произнес Моралес. – Черт бы вас подрал!

– Не надо валить с больной головы на здоровую, – посоветовал Глеб. – У нас в России до сих пор очень популярен старый комедийный фильм, один из персонажей которого любит повторять своему жуликоватому зятю: «Тебя посадят. А ты не воруй!» Признаться, мне нечего к этому добавить. Я, конечно, догадываюсь, зачем вам это понадобилось. Постепенное изменение политического курса государства, капитализация, приватизация, свобода предпринимательства и в итоге – оп-ля! – весьма ограниченная группа крепко повязанных между собой лиц превращается в олигархическую верхушку общества, владеющую львиной долей финансовых, природных и промышленных ресурсов страны. В том числе, как вы понимаете, и заводом, производящим продукцию, у которой на сегодняшний день просто нет достойных упоминания конкурентов. Ведь вы с покойным команданте планировали именно это, верно?

– Что вы понимаете в наших планах! – с горечью отмахнулся Моралес. – И какое вам до них дело?

– Вот это верно, – согласился Слепой. – До них теперь вообще никому нет дела, кроме, разве что, финансово пострадавших акционеров Уралвагонзавода. Так до них, в свою очередь, нет дела ни вам, ни мне – опять же, никому, кроме них самих. Пусть мертвые хоронят своих мертвецов, а вы отдайте портфель, и расстанемся друзьями. Куда вы меня так целенаправленно и быстро везете – в городскую тюрьму?

Моралес резко свернул в какую-то арку, остановил машину, выключил фары и заглушил двигатель.

– Нет, – сказал он, – в тюрьме вам делать нечего.

– Слишком много знаю, – подсказал Глеб Сиверов, глядя в дуло револьвера тридцать восьмого калибра. Проникавших снаружи отсветов далекого пожара едва хватало на то, чтобы худо-бедно озарить пятачок корявого асфальта на въезде в арку, но Глеб с его кошачьим зрением отчетливо, во всех деталях, видел и револьвер, и лежащий на спусковом крючке палец, и хищный, победный оскал под встопорщенными усами генерала Моралеса. – Я даже знаю, что вам звонили не с завода. Это ведь был Дикенсон, верно? Сколько он вам предложил за документацию по «Черному орлу»?

– Достаточно, чтобы пойти на определенный риск и проверить на практике рассказанную вами сказочку о наводнивших страну охотниках за моим скальпом, – ответил генерал. – А вас я, так и быть, прикончу даром, ради собственного удовольствия.

– Знаете, сеньор Алонзо, – устало произнес Глеб, – я убил чертовски много людей – пожалуй, даже чересчур много. Я очень хотел обойтись без крови хотя бы в этот раз, и мне это почти удалось. Но, как говорят у нас в России, «почти» не считается. Вы просто не оставили мне выбора. А зря.

Темноту провонявшей аммиаком подворотни разорвала вспышка дульного пламени, от оглушительного хлопка, многократно усиленного стенами и низким сводом узкого тоннеля, на мгновение заложило уши. Пуля тридцать восьмого калибра с треском впилась в видавшую виды облупленную стену, отколов целый пласт державшейся на честном слове штукатурки со сделанной аэрозольным баллончиком неприличной надписью по-испански. Моралес зачем-то – наверное, просто по инерции – еще раз спустил курок. Третьего выстрела не последовало: сжимавшая генеральское запястье рука оказалась дьявольски сильной, она неумолимо, сантиметр за сантиметром, направляла дуло револьвера туда, куда было нужно ей, и следующим выстрелом сеньор Алонзо рисковал почти неминуемо ранить себя.