Слепой. Живая сталь

– С беспокойством смотрят, – сказал Федор Филиппович. – С озабоченностью. И мне эта озабоченность очень не нравится. Пока что они не знают ничего, кроме того, что Каракасу зачем-то понадобился механик, умеющий управлять новейшими моделями наших танков. Зачем, конкретно, понадобился, они не в курсе, но догадаться несложно. А когда спецслужбы начинают гадать на кофейной гуще, догадки у них рождаются, как ты понимаешь, одна мрачнее другой. Они уже начали понимать, что с этим строительством противоатомного бункера в окрестностях Сьюдад-Боливара их ловко надули, и очень этим недовольны: дядя Сэм не любит, чтобы его водили за нос. Конечно, старику полегчает, когда он узнает, что эти пройдохи обобрали Россию почти точно так же, как когда-то его, но для нас это ровным счетом ничего не меняет. Статус-кво необходимо восстановить, Глеб Петрович, и сделать это надлежит до того, как начнется обмен резкими дипломатическими нотами и высадка «морских котиков» на побережье Венесуэльского залива.

– Я, по-вашему, кто? – удивился Глеб. – Джеймс Бонд? Терминатор? Двуногая водородная бомба мощностью в полторы гигатонны тротилового эквивалента? Как вы себе это представляете? Мне что, облить весь завод керосином и поджечь?

– Если замерзнешь, – сказал генерал. – Не многовато ли вопросов? Не волнуйся, ответы на них, как и необходимую поддержку, ты получишь.

– Когда?

Федор Филиппович посмотрел на часы и открыл рот, но ответить не успел: в прихожей раздался звонок.

– Точность – вежливость королей, – с удовлетворением заметил он. – Убери пистолет, только этого мне сейчас и не хватает! Лучше пойди открой.

Для разнообразия Глеб воспринял эту реплику как приказ и беспрекословно выполнил все, что от него требовалось: убрал с глаз долой пистолет и направился в прихожую. Правда, отпирая замок, он на всякий случай держал правую ладонь на рукоятке торчащего сзади за поясом брюк «Стечкина», но обнаружившийся на лестничной площадке гражданин его слегка разочаровал, даже не подумав совать ему в нос ствол, кидаться на него с топором и как-либо иначе проявлять недобрые, агрессивные намерения. Это и впрямь было огорчительно: поговорив с Федором Филипповичем, Глеб лишний раз убедился в несовершенстве окружающего мира и испытывал сильное желание сделать кому-нибудь больно.

На вид визитер казался ровесником Глеба. Одет он был с обманчивой демократичностью – не так, разумеется, как питерский резидент ЦРУ в одном из фильмов об агенте 007, но все-таки достаточно просто, чтобы не слишком выделяться из толпы на центральных улицах Москвы. Правда, если приглядеться, от его джинсов, спортивной куртки и, в особенности, ботинок за версту разило махровой заграницей, да и лицо выдавало в нем иностранца так же ясно, как если бы он потрудился наклеить себе на лоб страничку из паспорта с визой, выданной российским посольством где-то очень далеко, за семью морями. Дело тут было не в цвете и гладкости кожи – мужиков с холеными физиономиями нынче предостаточно и у нас, – и даже не в выражении лица, а в чем-то глубинном, трудноуловимом, чего не могут дать ни правильное питание и здоровый образ жизни, ни ежедневный уход, ни нож пластического хирурга. Наверное, это была свобода – ну, или, как минимум, ее иллюзия, которой предки этого человека, как и он сам, тешились на протяжении веков.

– Кажется, я ошибся дверью, – сказал он с едва уловимым англо-американским акцентом.

На его лице было написано искреннее недоумение; Глеб, в свою очередь, удивился, но потом вспомнил, во что одет, и улыбнулся.

– Не думаю, – сказал он.

– Вот как? – пуще прежнего изумился гость. – Так это засада, верно? Эта танцовщица из «Дягилева» все-таки подала на алименты! Иначе откуда тут взяться судебному приставу?

– Хватит стоять в дверях и выбалтывать подробности своей личной жизни, Боб, – послышался из комнаты голос генерала Потапчука. – Проходите, нам есть о чем потолковать, помимо ваших сексуальных похождений.

– Полагаю, что есть, – согласился подозрительный тип по имени Боб, расстегивая куртку, и дружески, как закоренелый чревоугодник жареной индейке, подмигнул Глебу.

* * *

Вилла стояла на каменистом склоне у подножия поросшей густым вечнозеленым лесом горы. Склон полого спускался к лазурной бухте, которая сверху казалась мелкой, как лужа. Эта иллюзия возникала из-за прозрачности воды, сквозь толщу которой в безветренный день можно было разглядеть каждый камешек на дне. На самом деле уже в десятке метров от берега там было довольно глубоко – насколько именно, выяснить так и не удалось, поскольку даже Сумароков, плававший, как рыба, ни разу не сумел донырнуть до дна.

К бухте вела петляющая среди скал и причудливо изогнутых муссонами деревьев, вымощенная желтовато-серым ракушечником тропинка. Если спускаться к морю было лень (а лень стало уже на второй день), можно было поплескаться в бассейне, который гигантским голубым сапфиром сверкал посреди уютного тенистого патио.