Слепые души (СИ)

 Я иду домой, а она ещё стоит у крыльца магазина, с золотящимся в свете фонаря каштановым ёжиком, в мешковатых штанах с карманами и молниями, с задумчиво-мрачноватыми глазами в тени тёмных бровей. Очень не хочется оставлять её одну, в моём сердце шевелится к ней что-то тёплое, почти материнское. Это, наверно, её не устраивает, но ничего иного я не могу ей дать. 

 К своему удивлению я обнаруживаю у крыльца машину Кости и его самого, угрюмо-встревоженного.

 – Привет, ты что здесь делаешь? – говорю я ему.

 Он не отвечает на приветствие, а сразу обрушивает на меня не очень-то ласковый вопрос:

 – Где тебя носит?

 – Это что за тон? – усмехаюсь я. – С каких пор я должна перед тобой отчитываться? Ты мне муж, что ли?

 – Настя, ты не берёшь телефон, дома тебя тоже нет... Я беспокоюсь, знаешь ли.

 Это умиляет меня до глубины души. Он, оказывается, беспокоится обо мне! Я глажу его по голове, очень похожей на голову Ники.

 – Костя, солнышко... Ну, я же большая девочка, комендантский час на меня не распространяется. Я была у подруги.

 – Это у той, которая стрижётся, как пацан?

 – Да, у той. Её зовут Ника. Ни-ка. Запомни. И насчёт её стрижки не советую ехидничать. Это, знаешь ли, не делает тебе чести.

 Он пожимает плечами.

 – Да мне-то что? Пусть хоть налысо бреется, ей даже идёт. Но я сейчас не о ней, я о тебе. Почему ты так поздно возвращаешься? И почему не берёшь телефон? Тебе не приходит в голову, что я могу беспокоиться?

 – Костя, я не твоя жена, – улыбаюсь я. – Конечно, мне приятно, что ты беспокоишься, но я взрослый человек... Когда хочу, тогда и возвращаюсь.

 – Понятно.

 То, как он сказал «понятно», вызывает у меня лёгкую дрожь и холодок по коже. Положив мне на плечи руки, он привлекает меня к себе и тихо, очень серьёзно говорит:

 – Насчёт жены... Или ты выходишь за меня замуж, или... Или я вообще ни на ком никогда не женюсь.

 От тёплой тяжести мужских рук на своих плечах я млею и таю, как кусок масла на сковородке. И щекотно, и смешно, и уютно, и хочется к нему прижаться, забраться под крылышко, как цыплёнок к курице. Я осторожно тычусь лицом в его шею, где под тёплой кожей бьётся жилка.

 – Костя... Если ты дашь обет безбрачия, тебе заодно придётся постричься в монахи. А в монашеской рясе я тебя никак не представляю.

 – Так ты выйдешь за меня?

 – Костя, мне надо подумать.

 – Ты это уже говорила. Сколько ты ещё будешь думать?

 – Сколько нужно, Костя. Ты же всё равно ни на ком не женишься, так чего мне торопиться?

 – Ты смеёшься надо мной!

 – Нет, Костенька, я серьёзно.

 – Ч-чёрт!

 Я прижимаю пальцем его губы.

 – Не чертыхайся. Я этого не люблю. – И, щёлкнув его по лбу, говорю: – С этого момента каждый раз, когда ты захочешь чертыхнуться, вместо этого ты будешь чихать.

 – Прикалываешься! – смеётся он.

 – А вот попробуй, чертыхнись.

 – А вот возьму и чер...

 Он спотыкается на полуслове и щурится, как будто что-то попало ему в нос, морщится, и –

 – Апчхи!

 Я хлопаю в ладоши и смеюсь, а он опять чихает. Двумя разами это не ограничивается, и он чихает снова и снова, как из пулемёта, а я загибаюсь от смеха.

 – Слушай, это... апчхи! Не смешно! Апчхи! – чихает он.

 – Так тебе и надо, сквернослов! – хохочу я. – Будешь теперь думать, прежде чем поминать нечистого!

 – Аа... апчхи! Слушай, прекрати это! Апчхи! Я больше... апчхи! не могу!

 – Будешь чертыхаться?

 – Не бу... апчхи! не буду!

 У него уже слезятся глаза, и я решаю сжалиться.

 – Ладно, хватит, – говорю я, положив руку ему на лоб.

 – А... а-а... – набирает он воздуха, но на сей раз чихнуть не получается, и он расслабленно выдыхает: – Уф-ф... Фу, вроде отпустило.

 – Ну, то-то же, – говорю я.

 Он смотрит на меня почти с испугом.

 – Насть, ты как это делаешь? Какого чёр...

 В тот же миг у него страдальчески перекашивается лицо, и он разражается новой очередью чиханий. Между ними он умоляет меня:

 – Насть... апчхи! Ну хва... апчхи! Я больше не... апчхи!

 – Ну, теперь ты понял, как это серьёзно?

 – Я по... апчхи!

 – Ладно, на сей раз прощаю. Хватит.

 Чиханье прекращается, и Костя, потрясённый и измученный, вытирает нос и глаза. Он опускается на край сиденья своей машины и шмыгает носом, а я, стоя рядом, усмехаюсь:

 – Ну, всё ещё хочешь на мне жениться? Я ещё и не такое могу. Будешь приходить домой пьяным – сделаю так, что от водки у тебя будет понос, а от пива – чесотка. Будешь ходить налево – сделаю, чтобы при одной мысли об этом у тебя самопроизвольно опорожнялся мочевой пузырь. А будешь мне врать, что задержался на работе – сделаю, как в фильме «Лжец, лжец» с Джимом Керри. Будешь говорить правду всем подряд, направо и налево.

 Он качает головой.

 – Слушай, ты страшный человек... Может, мне и правда не стоит с тобой связываться?

 – Решать тебе, – говорю я сухо. – Я тебя предупредила, чтобы ты знал, на что идёшь.

 – И хорошо, что предупредила! Боюсь, что я не готов расстаться со всеми мужскими вредными привычками, – улыбается он. – Я подозревал, что ты не совсем обычная, но чтобы настолько... Даже не знаю.

 – Дело твоё, – заключаю я. – Теперь и тебе есть над чем подумать.

 – Это точно! – смеётся он.

 – Ну, я пойду. Уже поздно, а завтра на работу к восьми.