Слепые и прозревшие. Книга первая

Вот пошел ельник, теперь налево по лесной дороге. Здесь по ельнику ехать было лучше, мелкая дождевая пыль, висящая целый день в воздухе, оседала где-то наверху, на тяжелых еловых лапах, а мягкая, усыпанная пружинистой хвоей дорожка была совсем сухой. Зато и темно же здесь было. Приходилось вглядываться, а то дадут подножку коварные еловые корни. Но вот впереди посветлело, ельник кончался.

Если отсюда свернуть по этой тропиночке, а потом обойти с запада болотце, то можно бы и грибов набрать напоследок – самый грибной день. Но времени нет, да и некуда их собирать, грибы эти. Ладно, до будущего года.

Вот и светлый лиственный лесок. Поздняя зелень цвета хаки уже пересыпана желтыми крапинками. Здесь на всем этот осенний оттенок: на листве, на луговине, на сырой дороге.

«Какой же это цвет? – думал Коля, неторопливо крутя педали. – Если к желтому добавить бурый и серый еще, где побольше, где поменьше. Ну и что выйдет? Куча грязи. А у художника получилось бы. Вот буду зарабатывать, куплю настоящие краски, масляные, в тюбиках, и попробую».

Вернулся грустный, даже усталый. На улице ополоснул покрышки, спустил воздух, в сарае обтер досуха металлические части, в последний раз смазал суставчики и повесил на крюк.

Когда он собирал в чемодан свое белье, пришла бабка Нина и поставила на стол большущую миску:

– Творожку вам с собой. Да убери, Светка, деньги свои! В город завтра приедете – вот вам и ужин сразу готовый.

Расцеловалась с мамой, резко отвернулась, потискала девочек:

– Уй, кнопки какие сладкие!

А Колю крепко хлопнула по спине:

– Мужик что надо!

И ушла с мокрыми глазами.

За окном уже смеркалось.

– Мам, я схожу к бабе Дусе и к Вере Ивановне.

Мама молча кивнула.

Баба Дусенька лежала на кровати в своей крохотной теплой комнатке и слушала по радио «последние известия».

– Ко-олюшка, – стоном отозвалась она на его приветствие.

– Баба Дуся, а мы завтра утром уезжаем.

– Куда-а ж это вы?

– Да в город, домой. Август кончается, маме на работу пора. А мне в школу скоро.

– Да что, уж и лето кончилось?! – баба Дуся даже руками всплеснула. – Да ма-атушки, да что ж так скоро-то!

Слезы у Дусеньки всегда были наготове и сразу побежали по проторенным дорожкам морщинок.

– До будущего лета, баба Дуся. Приеду – опять буду тебе продукты покупать.

– Нет уж. Помру я в эту зиму, – вдруг перестав плакать, с воодушевлением произнесла Дусенька. – На могилку придешь ли? Приходи, смотри, милок, ждать буду.

Коля уже выходил из избы, а она еще раз слабо прокричала вслед:

– Приходи, смотри, на могилку.

Вера Ивановна усадила Колю за стол, села напротив и взяла его руки в свои. Руки у нее были сухие, холодные и чуть дрожали. В углах глаз собирались слезы.

И Коле захотелось заплакать оттого, что он не смел ей ничего сказать. Имел ли он право знать о печальной тайне, связавшей двух женщин? А вдруг ранил бы неосторожным словом? Лучше было сидеть молча и сдерживать слезы.

Наконец Вера Ивановна поднялась, взяла в руки книгу, которую хотел вернуть ей Коля, и сказала:

– Ты ведь, наверное, еще не дочитал? – голос дрогнул, но не сорвался. – Так возьми, возьми ее с собой. Я буду рада. Ну счастливо, родной.

Обнялись, поцеловались. И Коля на улице все же поплакал, хорошо, что уже темнело.

К ужину опять пришла баба Катя и принесла целую кошелку горячих пирожков. И все-то по форме были разные, чтобы сразу различить, который с чем. Пирожки с рисом и яйцом были продолговатые, гладенькие, сверху нежно-золотистые. Пирожки с картошкой и грибами были с густым южным загаром и причудливым гребешком. Пирожки с брусничкой – кругленькие, румяненькие, как сами ягоды. А были еще сахарные витушки, туго и хитро переплетенные. Хоть ешь, хоть любуйся!

– Ох, да хоть бы ты меня научила, как печь, – вздохнула мама, откусывая от грибного пирожка.

– А чего учить-то? – искренне удивилась баба Катя. – Не знаю, чего тут учить. Меня-то не учили. Просто пеку, как матушка моя да как бабушка моя.

– А почему у меня так не выходит? Сколько чего в тесто кладешь?

Баба Катя добросовестно вспоминает, но все ее пропорции только горстками и стаканчиками измеряются. Ей и слов-то не хватает, руки сами разговаривают, бросают горстки того-другого, месят невидимое тесто.

– Вот теперь и вбивай туда мучку-то, и вбивай, пока тесто не выйдет.

– А как понять, что уже вышло тесто?

– А вот как стало такое, как тельце, живенькое, тепленькое. Его за краешек возьмешь – оно колобочком все и подымется! Вот тебе и тесто готово! Теперь его, тестечко, перекрести, поцелуй, да и пускай себе в теплом месте подходит.

– А зачем его целовать? – удивляется Коля.

– Да как же! Живое ж! Растет, дышит, ласку чувствует. Это ведь Царь наш небесный так Адама делал: месил глинушку, месил, может, и еще чего добавлял. А потом, как замесил, так дыхнул на его с лаской – вот и вышел человек.

Мама рассмеялась, как девочка, на ноги вскочила и обняла бабу Катю крепко-крепко.

Утром, едва забрезжило, поднялись. Пока мама подогревала на плитке молоко, чтобы не возиться с печкой, влетела бабка Нина, схватила один из чемоданов у дверей и крикнула маме на ходу: