Слепые по Брейгелю

— Ну, слава богу… Хотя я и так знаю, в общем, что не самой хорошей матерью была. Но какой была, такой была. Меня тоже жизнь подарками не жаловала, чтобы я с тобой сюсюкалась. Зато у тебя вон муж… Любит тебя, на руках носит, зарплату в дом тащит. Повезло тебе, Машка. Ладно, живи долго и счастливо. Иди спать, я тоже устала… Иди, иди…

Утром мама умерла. Глянула на нее последний раз, уже не узнавая. Потом задышала тяжело, часто, и… перестала. Ушла с лица судорога страдания, глаза смотрели вверх спокойно, светло. Она протянула дрожащую ладонь, смежила пока еще теплые веки. И затряслась, с трудом соображая, что все уже кончилось. Что надо плакать уже от горя потери, а не от страха вообще…

Маму похоронили, жизнь потекла дальше, как река, то сужаясь мелкими неприятностями, то растекаясь вширь семейным счастливым достатком. Через год после маминой смерти сделали в квартире ремонт. На деньги, подкопленные для первого взноса в кооператив, купили машину. Славка пошла в детский сад, она вышла на работу… Жизнь как жизнь, спокойная, полноценная. Саша по-прежнему много работал, ездили в отпуск на море всей семьей, бывало, и по два раза в год. Казалось, даже катаклизмы, происходящие в государстве, их особо не задевали. Как-то так получалось, что заработок у Саши всегда был, хоть какой, хоть самый мало-мальский, даже в самые трудные безработные времена. И еда в холодильнике всегда была. И одежда. Уж как он выкручивался в этом плане, она вопросами не задавалась. Жила себе и жила, шла и шла за ним, как слепой идет за поводырем, беззаботно положив руку на плечо. И не просто за поводырем, а любящим ее поводырем…

Вот, значит, и пришла. Куда ты меня привел, мой поводырь? К пропасти? Осталось только чуть в спину толкнуть, давай, мол, слепой все равно не поймет, не увидит? Земли ж под ногами не будет, вниз полетит, и все.

А она ведь и в самом деле слепая, в буквальном смысле, выходит. Не разглядела, не поняла, что поводырь давно ее разлюбил, что готов ладонь с плеча сбросить. Вот, значит, и сбросил. Иди дальше одна, как сумеешь.

Обхватила себя руками, вдохнула ставший вдруг терпким воздух, затряслась в сухом рыдании. Странно, отчего-то слез не было. Организм экономит, что ли? Боится, как бы за один день все не вытекли? Оказывается, больно плакать без слез. В горле сухо, плач получается похожим на кашель, сухой, надрывный.

Короткий звук дверного звонка ворвался в кухню, пробежал по телу электрическим разрядом. Еще, еще. Надо встать со стула, пойти открыть. Сил нет. Это ведь, наверное, Саша пришел. Передумал ее в пропасть бросать, вернулся. Скорей, вставай скорей, неуклюжая слепота! Пожалели тебя, беги!

В прихожей запнулась о чемодан, чуть не упала. Откуда здесь чемодан? Ах да, это ее чемодан, она вчера из Испании приехала. О боже, как руки дрожат, никак с замком не справиться.

За дверью стоял вовсе не Саша. Стояла соседка с третьего этажа, Лена. Глядела на нее настороженно.

— Привет, Маш… С тобой все в порядке?

— Да, Лен…

— А чего сразу не открыла?

— Не знаю… Не слышала, наверное.

— Да? Странно, странно…

Лена стояла в дверях, переминалась с ноги на ногу, внимательно вглядываясь в ее лицо. Видела же, что лицо вусмерть зареванное, но произносить сакраментального «ой, прости, я, кажется, не вовремя», судя по всему, не собиралась. Наоборот, с каждой секундой исполнялась все большим любопытством, грозящим перейти в стадию бесцеремонности.

— Маш… Дай пройти-то, чего в дверях истуканом выстроилась? Или нельзя?

— Ну почему нельзя, проходи… — вздохнула обреченно, отступив два шага назад. И отметила про себя грустно — а что делать? Разве ее трусливая натура может противостоять бесцеремонности? Нет, не может. И никогда не могла. А вот если бы могла… Ох, с каким бы наслаждением она закрыла дверь перед любопытным носом соседки!

— Расскажи, как съездила, что привезла, — шустро перешагнула порог Лена, захлопнув за спиной дверь. — Ой, а чего это у тебя чемодан до сих пор неразобранный? Ты когда приехала-то?

— Вчера…

— Ни фига себе! А чего делаешь целый день, если даже чемодан разобрать не удосужилась?

— А что, уже день?

— Ну, ты даешь! Что с тобой? Так хорошо отдохнула, что заболела?

— Да, что-то мне плохо, Лен. Не соображаю ничего, извини.

— Да я тоже смотрю, ты вроде как не в себе. Плакала, да? Что случилось, Маш?

— А который час, Лен, не подскажешь?

Наобум спросила, лишь бы что-то спросить. И очень удивилась, когда Лена тихо произнесла:

— Вообще-то уже третий час пополудни… Мы только что с детьми пообедали.

— Третий час?!

Она и впрямь испугалась почему-то. Может, потому, что действительно времени не почувствовала. Она всегда его раньше чувствовала, могла и без часов определить временной путь от утра до ночи. Все минуты чувствовала, все секунды, как они утекают в небытие, словно песок сквозь пальцы… Нет, это чувство не было грустным, наоборот, давало странную уверенность в себе. Утекают, мол, и что такого? Зато я их чувствую, я в них живу.

— Да что случилось, Маш? Можешь сказать? Чего ты таращишься на меня, будто я тебе чужая? Даже не спросишь, что там у нас на работе.