Слепые по Брейгелю

— Ладно… А как насчет моего меркантильного предложения? Откупаться деньгами будем?

— Да при чем тут деньги, Валь.

— Э, не скажи. Это ты у нас такой… Самый последний и совестливый романтик на земле, а я давно в этом смысле не идеалистка. Да и время сейчас другое, знаешь. Сейчас о таких вещах говорить не стыдно, а вполне даже приемлемо. Любые вопросы решаются за деньги, Саш… И никому в голову не приходит жеманничать, строить оскорбленную мину на лице. Все, все выровнялось под деньги, а хочешь ты это принимать или не хочешь, уже никого не волнует. Я вот, например, жеманства терпеть не могу — ах, мы не такие, мы тонко чувствующие, мы сильно духовные!

— Валь… А если и правда — тонко чувствующие и сильно духовные? Я, например, уверен, что Маша никаких денег от тебя не возьмет.

— Почему — от меня? От тебя.

— Но ведь ты предполагаешь, что я у тебя их возьму?

— Ой, да какая разница, что ты к словам придираешься? Я ж тебе объясняю — ты сам себе ее надумал! Никакая она не чувствующая, а обыкновенная хитрая баба! А если хитрая, возьмет за милую душу, еще и в ножки поклонится!

— Нет, не возьмет.

— Возьмет!

— Нет…

Валя какое-то время молча глядела на дорогу, будто сдерживалась с трудом. Наверное, ее слегка раздражало его упорство. Потом повернулась к нему с ехидной улыбкой:

— Саш, я не понимаю, что происходит! Это что же, ты ею будто гордишься, да? Она, значит, духовная, а я меркантильная? Ты это хочешь сказать?

— Я ничего не хочу, Валь. Ты сама завела этот разговор. И он мне тоже не нравится, как и тебе. Поэтому давай не будем продолжать, ладно?

— Что ж, ладно… Не возьмет денег, и бог с ней. Мне-то что, я ведь как лучше хотела, чтоб ты не думал. Ты же все время думаешь о ней, да?

— Нет, все время не думаю.

— Не ври! Если сам себя ругаешь, такой, мол, сякой предатель-подлец, значит, уже думаешь. И чем больше думаешь, тем больше она для тебя становится бедненькой и несчастненькой. А заодно белой и пушистой. А я тогда кто, получается? А? Если она — белая и пушистая, то я тогда кто?

— Валь, прекрати, опять мы барахтаемся в этой теме. Мы же решили, что не будем больше об этом говорить. Пусть время пройдет…

— Нет уж, давай поговорим, нечего на время уповать! Согласись, ведь есть доля правды в том, что я сказала?

— Ну, в общем… Но разве я и впрямь не подлец-предатель, как ты говоришь? Предатель и есть. Сбежал как-то… Трусливо совсем, ничего не объяснил.

— Нет, не трусливо. Наоборот, все правильно. Знаешь, я давно на свете живу… И давно поняла, что все решать надо именно так, обрывать ниточки резко и сразу. Не мучить себя и партнера, не давать надежд. Потому что надежда оттягивает назад, в переживание, мешает восстановлению сил. Это, знаешь, как в колодец падать. Или ты бьешься об его стенки, достигая дна, или падаешь на дно целеньким. А целенькому, не убитому, гораздо легче от дна оттолкнуться и наверх выплыть. Нет, если резко и сразу, это гораздо гуманнее, чем…

— Ой, давай насчет гуманности помолчим, ладно? — перебил он ее немного раздраженно. — Ты просто Машу не знаешь, Валь!

— Да я, собственно, и не стремлюсь… Зачем мне ее узнавать, обойдусь без такого счастья! И тебе тоже советую — уж определись как-нибудь между нами.

— Так я определился, ты же знаешь.

Дальше ехали молча. Валя надулась, отвернула лицо к окну, ветер трепал выбившиеся из прически пряди. Он прибавил скорости — новенькая «БМВ» того и ждала, полетела резво, будто расплющивая под собой дорогу. Скоро поворот в их коттеджный поселок…

— Валь… Давай помиримся, пока домой не приехали. Чего ж дома зря время на обиды тратить?

Она хохотнула, повернулась к нему с улыбкой. Протянула руку, ласково дотронулась кончиками пальцем до подбородка:

— Давай…

* * *

— …Ой, Маш… Чуть не проглядела тебя! Чего так долго?

Она вздрогнула, пройдя мимо скамейки у подъезда. Викин голос ударил в спину, заставил остановиться. Оглянулась.

Сидит. Собралась кулём, — ручки на коленочках, нахохлилась, будто замерзла или нервничает. Или боится чего. Если боится, зачем притащилась?

— Привет, Вик. Ты же знаешь, я до шести на работе.

— Так время — уже восемь! А я тебя с семи жду. Скамейка тут неудобная, спина устала, и чаю ужасно хочется.

— А позвонить, предупредить, это никак, да?

— Так я подумала — чего я звонить буду? Все равно в семь часов дома появишься. Куда тебе после работы идти-то? Вроде некуда. Даже в продуктовый не надо, все равно ужин готовить некому.

Вика и сама испугалась того, что сказала. Лицо вытянулось, даже побледнела слегка. И забормотала виновато:

— Ой… Я хотела сказать… То есть я не то хотела сказать…

— Да ладно. Все ты правильно сказала. Действительно, куда мне теперь после шести? Только домой, тоску лелеять в одиночестве. Ладно, не трепыхайся, пошли.

Вика резво поднялась на ноги и тут же охнула, слегка прогнувшись в спине. Снова глянула виновато:

— Представляешь, Маш, спину где-то на сквозняке приморозила. Болит, сил нет. Наверное, в маршрутке просквозило, когда в воскресенье с дачи ехала.

— Так лежала бы дома, чего ко мне потащилась? Да еще и с пакетом. Давай сюда, я понесу, горе ты мое. Что у тебя там?