Слепые по Брейгелю

— Что ж… Ладно, умерла так умерла, как говорится. Спасибо тебе за все, Маха. И не реви, хватит. У тебя, вон, даже глаз на лице не видно, все проплакала. Ты некрасивая, когда ревешь. Прекрати.

— Что?! Да как ты… Как ты можешь! Неужели тебе ее не жалко? А я думала… Я шла и не знала, как тебе сказать.

— Ладно, уймись, впечатлительная ты моя. Сказала, и хорошо. Или ты чего хочешь? Чтобы я тебе на грудь упал и тоже слезьми изошел?

— Нет… Нет, конечно. Но все равно — жалко.

— Жалко у пчелки в попке, Маха, запомни. Да, мне тоже жалко, конечно, я ж не бревно бесчувственное. А с другой стороны. Ну сама подумай, куда бы она потом делась? На улицу? Да ее даже в свою стаю беспризорные собаки не приняли бы — старая она, чтобы по свалкам носиться, поджав хвост. Да и тяжело это для собаки — хозяина пережить.

— Нет… Не говори так, пожалуйста…

— А как говорить, скажи? Как есть, так и говорю. Ты ж все равно бы ее к себе не взяла.

— Да почему? Взяла бы. Взяла! И не говори так про себя, я бою-у-усь, — вдруг снова завыла она в голос, потеряв над собой контроль.

— Ох, горе ты мое, горе, — Павел сел перед ней на корточки, заглянул, усмехаясь, в лицо. — Ты хоть знаешь, какая ты страшненькая, когда ревешь? Прямо глаза бы не глядели и вообще, не могу я смотреть, когда бабы ревут! Нет у меня нынче сил на утешение, прекращай, а?

— Да не надо меня утешать.

— Ладно. Не буду.

Опершись ладонью о столешницу, он тяжело выпрямился, проговорил почти раздраженно:

— Так, Маха. Давай мы с тобой договоримся: если ты собираешься причитать, лучше забудь сюда дорогу. Поняла?

Это «поняла» вышло совсем холодным и злым — она испугалась, затихла, подняла к нему зареванное красное лицо. Шмыгнула носом, вжала голову в плечи. И прошептала распухшими от слез губами:

— Да… Да, я поняла. Я больше не буду.

— Ну, вот и молодец. А жалеть меня не надо, Маха. Я ж тебе не муж, не брат, не отец. Да и вообще, я тебе одну тайну открою. Знаешь, умирать вовсе не страшно. Когда точно знаешь, что никакой надежды нет, уже не страшно. Вот про отсутствие надежды узнавать — это да, это тяжеловато, там паника сразу за все хватает — за сердце, за мозги, за яйца. Ладно, ладно, не опускай глаза, прошу пардону за некультурное отображение своих ощущений. Все время забываю, что ты у нас девушка психически перепуганная. Стоп, не реветь! Чего опять?

— Нет, нет, я не буду.

— Ну, то-то. Сама подумай, чего бояться-то? Все там рано или поздно будем. Тем более я свои земные дела завершил, если следовать этой дурацкой присказке — про дом, про сына, про дерево… Если взять дом, к примеру, так я этих домов вообще до хрена построил. Знаешь как по ступенькам на небо шел — чем дольше жил, тем больше да красивше был у меня дом. И сына тоже вырастил, выучил в престижном забугорье, там он и обосновался, подлец. Теперь если сам не позвоню, так и не вспомнит. А уж деревьев я сколько вырастил, Маха, у-у-у… Я ж когда-то лесотехнический институт закончил, представляешь? Лесничим по распределению работал, в самой что ни на есть лесной глухоманной Сибири. Так что старался, сама понимаешь. Это же святое дело — деревья сажать. А потом, позже, бизнесменом заделался и начал их вырубать.

— Это что, те самые деревья, что ли? Которые посадил?

— Нет, бог с тобой. Те еще не выросли, это я так, иносказательно ляпнул. Я другие принялся вырубать да продавать, да деньги делать. Химичил, конечно, каюсь. И государственную казну обездолил, и природу обхамил. А, да чего там. Спросят — ответим, покаемся. Слушай, а давай напьемся, а, Маха? И Лушу заодно помянем.

— Ой! А я же не пью.

— Что, совсем?

— Совсем. То есть могу, конечно, сухое вино, например. Да и то не больше одного бокала.

— А что с тобой? Завязала, что ли?

— Да ну тебя! Нет, конечно. Просто мой организм так устроен, не принимает алкоголя, и все.

— Ну, это не страшно. Подумаешь, как удобно устроился твой организм. Значит, его перестроить надо, волю над ним взять. Тем более порция хорошего коньяка еще ни одному капризному организму не помешала. Давай, Маха, дуй в магазин за коньяком.

— Ой… Я не знаю… А тебе разве можно?

— Мне, Маха, теперь все можно. Только сначала вот что… Сначала укол мне сделай, ага?

— Что, опять приступ?

— Да он давно уже приступ. Научился уже терпеть. Ну, давай укол по-быстрому и дуй в магазин!

На этот раз вся процедура прошла как по маслу, за десять минут управилась. Еще и командовала со знанием дела, и слезы куда-то делись, и голос был почти уверенным:

— Ложись на живот! Расслабься! Не шевелись! Все, можешь вставать…

— Спасибо, Маха. Что бы я без тебя делал, радость моя. Ну, чего встала, иди за коньяком! Там, в прихожей, в куртке, возьми кошелек… А, да, и за Лушу возьми, сколько потратила! Там денег много, честно себе отмусоль, не стесняйся. Иди, иди, не сверли меня взглядом, дыру просверлишь.

— Может… Ты сам как-то? Ну, с деньгами? Мне неловко…

— Ой, брось! Не зли меня. Иди, время теряем. Да, еще лимон взять не забудь… И на коньяке не жмоться, самый приличный возьми. А я, пока ты ходишь, полежу немного. Устал терпеть, зараза, голова кружится…

— Ну, вот! Какой тебе коньяк?