Слепые по Брейгелю

Все, заснул. Посидела немного, тихо изумляясь на саму себя — надо же, не только с уколом справилась, но и заковыристое «обращайтесь еще» себе позволила. Вот что делает короткое пятиминутное плавание в собственном подвиге. Но все равно, ощущения внутри были странные. По крайней мере, ни тошноты, ни внутреннего дрожания больше не было. Было другое что-то. Как-то не принималась головой безнадега относительно четвертой стадии рака. Хотелось еще чем-то помочь, еще какие-то действия предпринять. Пусть минимальные, но чтобы сопротивляться вдруг открывшимся обстоятельствам, не сидеть сиднем. Знать бы еще, как сопротивляться. А может, и неправда все, что Павел сказал? Может, у него временное помрачение рассудка? А что, бывает же…

Надо бы его пледом накрыть. А то лежит, жалкий, с йодным крестом на ягодице. Прямое нарушение человеческого и мужского достоинства. Так, где тут какой-нибудь плед? А, вот, на кресле… Да, вот так уже лучше.

Долго стояла, всматриваясь в его расправившееся от боли лицо. Красивое мужское лицо. Широкие брови, высокие скулы, волевой подбородок с ямочкой. Потом вдруг стыдно стало, будто тайком подглядела то, что не следовало. Отступила на шаг. Вздохнула, провела взглядом по комнате. Да, запустение тут порядочное. Немного прибрать бы. И мокрой тряпкой надо по мебели пройтись, пыли много. И пахнет пылью.

А может, сначала что-нибудь поесть приготовить? Продукты какие-то найдутся в холодильнике, интересно? Да и Луша, наверное, голодная. Кстати, что-то совсем ее не слышно…

Луша так и лежала под столом на кухне, положив голову на передние лапы. Дышала часто и сипло, высунув язык. Наверное, за хозяина переживает. Говорят, собаки такие вещи особенно остро чувствуют.

— Луша, он спит, не переживай. Ему сейчас хорошо.

Присела на корточки, неловко изогнувшись и почему-то стараясь глянуть ей в глаза. Луша снова задышала тяжело, заскулила, отвернула морду.

— Понятно, не хочешь со мной общаться… А хозяин твой, между прочим, вчера сказал, что ты в меня влюбилась! Так что давай, соответствуй, не подводи его! Ой, ты же, наверное, голодная? А у меня для тебя гостинец есть! Погоди, сейчас принесу.

К выложенной перед носом сахарной косточке Луша осталась равнодушна. Не желала из чужих рук брать, а может, вообще от стресса аппетит потеряла. Но через пять минут издала тот самый странный звук, будто всхлипнула. Выползла из-под стола, деликатно ухватила зубами косточку, потащила в комнату. Распластавшись около дивана, где спал хозяин, принялась выгрызать из нее мясо. Не по-собачьи аппетитно, а будто так надо было.

— Ешь, ешь. Хочешь, еще дам? Или тебе много сырого мяса нельзя? Может, лучше бульон сварить? Нет, лучше овсянку на мясном бульоне… Знаешь, у нас на работе одна тетка вредная есть, так она своей собаке все время овсянку варит. Еще и накидает туда всякой дряни, представляешь? Морковку, яичную скорлупу, морскую капусту, хлеб…

Она опять поймала себя на мысли, что разговаривает с Лушей вполне сознательно, с искренней доверчивой интонацией. Так же, как Павел вчера. И еще подумалось — надо бы выяснить завтра у Тани все нюансы про собачью еду… Да и человеческую еду надо бы приготовить. Павел проснется, ему очень даже не помешает.

В морозилке нашлась курица, вусмерть обледеневшая. И разморозить негде, даже микроволновки нет. Ладно, пусть там и лежит, леденеет дальше, бульон для Павла можно и у себя дома приготовить. Ну, еще котлетки какие-нибудь, салатик…

— Луш… Я домой пойду, поесть хозяину приготовлю, ладно? И тебе кашу сварю. А двери на ключ закрою… Потом приду, и мы с тобой погуляем, хорошо?

Луша оторвалась от косточки, глядела на нее молча, будто раздумывала, как отреагировать на предложение. Потом повернула голову в сторону дивана, заскулила тихо.

— Да все будет хорошо, Луш… Не расстраивайся так… — вдруг подступил слезный комок к горлу. — Ну, я пошла? А ты сиди тут, сон хозяина сторожи.

Дома она быстро переоделась и развила кипучую деятельность на кухне. Торопилась, будто опаздывала.

И вдруг остановилась у окна как вкопанная, вспомнив тот самый взгляд Павла. Да, она тогда почувствовала его боль. Увидела. Значит, это правда, наверное… То, что он сказал, правда. Нет, ну почему все так, почему?..

И заплакала зло, с надрывом. Как это больно, оказывается, чувствовать еще чью-то боль, кроме своей! Тем более когда хочешь помочь, но не можешь ничем помочь. Разве это помощь — собаку на ночь выгулять, бульон сварить да котлеты пожарить? О господи, они еще и подгореть надумали! И не надо на них слезы ронять, и без того фарш пересолила.

Когда позвонила Славка, бросила в трубку коротко и слезно:

— Да, Слав! Говори быстрее, мне некогда!

— А что случилось, мам? Ну, что плачешь, это понятно. А почему некогда, чем ты занята?

— Делами, Слав, делами. Что ты хотела сказать?

— Ну, мы вроде как поссорились.

— Да? Я не помню, извини. Закрутилась как-то.

— Мам… Деньгами не поможешь? Нам скоро взнос за ипотеку платить.

— Помогу, конечно. Могла бы и не спрашивать. Я уже и деньги с карточки сняла.

— Тогда я завтра подскочу в обед к тебе на работу?