Слепые тоже видят

И тут наконец его осеняет. Он вдруг мигом соображает, что ко мне вернулось зрение. Сначала он зеленеет и физиономия у него вытягивается. Потом он пытается облизнуть губы, но его язык пересох, как кость, валяющаяся в Сахаре под палящим солнцем. Он сглатывает, но что-то щелкает у него в горле. Два обезвоживания подряд никогда не породят и капли влаги. Толстяк сидит с прилипшим к губам языком и таращит на меня глаза.

Затем глаза его стремительно лезут из орбит.

В горле происходит хлопок, как в глушителе машины, мотор которой не заводится.

Он падает на колени.

Начинает креститься.

Но на полпути бросает и тычет в меня пальцем.

Бормочет «Отче наш», а затем «Богородицу».

Чем не жанровая сцена! Толстый французский полицейский молится в комнате борделя в присутствии долговязого немецкого педика.

Бред, безумие!

Закончив обрядовые действия, Берю садится на пятки.

Как в Мекке.

— К тебе возвратилось зрение, мой Сан-А, — вздыхает мой лучший друг. — Ах! Какое счастье! Великое счастье! Мы наконец спасены, ты и я. Спасены! Я тоже спасен, брат! Признаться, — я не в силах выносить этот обет…

— Какой обет?

— Я поклялся не пить ни капли красного вина до тех пор, пока ты снова не будешь видеть, парень. Ты не можешь себе представить, какие муки я принял… Пить только белое — врагу не пожелаешь. Ты бы сразу понял, что белым сухим можно только полоскать глотку. Пьешь, пьешь — и никакого толку, а утром, после перебора, — просто сущая отрава! Но все-таки скажи наконец, как произошло твое чудесное выздоровление?

Я рассказываю ему. Он довольно мотает головой.

— Ага, понимаю. Согласись, в некоторых исключительных случаях педераст тоже неплохо? Как знать, может, ты проходил мимо своего выздоровления много раз, Сан-А? Я вот думаю, не поехать ли тебе все-таки в Лурдский монастырь…

— Зачем туда ехать, если я выздоровел?

— Чтобы отдать долг честного христианина, — сделав одухотворенную рожу, заявляет мой Толстяк.

Он вытаскивает из кармана пачку немецких марок и протягивает несколько бумажек «высокой блондинке».

— На, ты заслужил, дарлинг! — уверяет Мамонт.

Его лунообразное лицо вызывает доверие.

— Знаешь, а он для этого жанра вполне ничего, — мурлычет мой спаситель Берю. — С тех пор как я в этом состоянии, у меня ощущение, будто во мне что-то произошло. Благодаря своей штуковине я стал смотреть на любовь шире, стал более терпимым, более понятливым. Мне теперь вообще можно уйти на пенсию. Когда вырастает такой маятник, чувствуешь себя на полном обеспечении… Но поскольку к тебе возвратилось зрение, ты по-товарищески и просто из любопытства взгляни на это дело. Скажи, только честно, ты когда-нибудь думал, что увидишь нечто подобное?

Расстегнув ремень, Берю роняет свое достоинство на ботинки, что, естественно, вызывает непроизвольную реакцию у меня и у Греты.

— Мама! — вскрикивает мальчик-девочка.

Крик души.

Крик плоти. Мама! Международное понятие. Общечеловеческое! Одно-единственное слово! Но ключевое!

— Шик, а? — говорит Берю голосом, в котором угадывается горечь пополам с гордостью.

— Шик? — переспрашиваю я. — Нет, термин слишком короткий для такого длинного предмета. Тут, Бог свидетель, можно сказать многое… В разных тональностях. Ну вот, например. Агрессивно: «Будь у меня такой, я бы его моментально отрезал!» Дружески: «Но он же, наверное, путается у вас под ногами». Описательно: «Это лемех… Это клюшка… Это руль. Да что там — руль! Пожарная кишка!» С любопытством: «А для чего служит этот огромный маятник?» Милостиво: «Не хотите ли, забавы ради, сбивать своей лопатой масло в бочках?» Язвительно: «Это, когда вы сами вынимаете, напоминает шланг на бензоколонке или даже печную трубу!» Предупредительно: «Осторожней нагибайтесь, как бы ненароком не сломать такой редкий экземпляр!» Нежно: «Поскольку он служит для светских забав, не позволяйте ему размениваться на мелочи!» Педантично: «Только у слона, мечущегося по саванне, такой хобот между бивнями, да нос у Сирано!» По-рыцарски: «Ну что, брат, скажу тебе, что пока такая чертовщина существует, я, пожалуй, не рискну повернуться к тебе спиной!» Высокопарно: «С таким монументальным фаллосом вам гарантирован маршальский жезл!» Патетически: «Друг мой, это ваш отличительный знак!» Восхищенно: «Каков скипетр — таково и королевство!» Лирично: «И мачта гордая противится ветрам!» Наивно: «Это пилон или свая?» Уважительно: «Знаешь, Берю, по этой штуке тебя легко найти в любой толпе!» По-товарищески: «Мать моя, вот это да! Нужно очень большую печь, чтобы испечь такой длинный батон!» По-военному: «Черт возьми! В саперы шагом марш!» Практично: «И это входит в комплект к мочевому пузырю? У вас колокол вместо колокольчика!» И, наконец, чтобы закончить этот поэтический ряд: «Перед вами дубовый ствол, пустивший молодой побег! Да в нем не меньше шести метров!» Вот что ты должен был сказать, мой дорогой Берю, если бы мозг у тебя был такой же большой, как то, что мы видим!

Берюрье, который слушал меня очень серьезно, качает головой и поднимает шторы на окне.