Слепые тоже видят

Здорово ввернул, правда? Шеф получает это сообщение, будто дверью по физиономии, когда не ждешь, что она открывается в обе стороны. Но он тут же опять становится серьезным.

— Расскажите-ка мне лучше об этом чертовом расследовании, а то мы тут в полном неведении. Этот болван Берюрье не подает признаков жизни…

Пока он говорит, я через стеклянные двери кабины быстро оглядываю холл гостиницы. В этот очень поздний или, скорее, очень ранний час в нем находится только один клиент. Парень похож на птицу тукан. Это не голова, а сплошной болезненно желтоватый клюв с воткнутыми по бокам глазами-пуговками. На нем плащ с поднятым воротником, он смотрит на меня язвительным взглядом, что оскорбляет меня до глубины души.

До меня доходит: сукин сын мой шеф опять приставил ко мне хвост. Меня душит досада, а заодно и ярость, которую я сдерживаю, чтобы не высказать шефу все, что о нем думаю. Решительно, его обуяла мания следить за мной! Это до добра не доведет, вы меня знаете! Если мне наступают на хвост, я могу и сорваться! Его стремление контролировать все и вся начинает мне действовать на предстательную железу! Значит, я был слепым и он приставил ко мне топтуна, чтобы знать о моих действиях! У меня валит пар из ноздрей! Стекла в кабине запотевают! Я сам себя хватаю за глотку, чтобы не наговорить шефу кучу гадостей.

— Я обнаружил след дирижабля, использованного в операции, — раздраженно бросаю я в трубку. — Он принадлежал маршалу авиации фон Фигшишу, который за приличную сумму уступил его одному типу по имени Карл Штайгер, проживавшему в Мюнхене, Мабита-купеантранш-штрассе, 54. Последний отправил дирижабль специальным грузовым самолетом в Дуркина-Лазо. После моего визита фон Фигшиш вызвал Штайгера к себе, и тот связался с людьми, которые…

Я рассказываю шефу о вчерашнем инциденте в пивной.

— Потрясающе, замечательно! — бурлит на том конце провода патрон. — Как вы собираетесь наложить лапу на этих людей?

— Пока не знаю, — говорю я. — Буду держать вас в курсе. Вы извините меня, патрон, но я вынужден вас покинуть.

Я быстро вешаю трубку и ракетой вылетаю из кабины.

Пересекаю вестибюль гостиницы со скоростью крылатого Меркурия на колесике и хватаю тукана за плащ как раз в тот момент, когда он собирается влезть в свою машину — старый «ситроен ДС».

— Эй! Приятель…

Он поворачивается. Смотрит на меня смущенным взглядом… Я скольжу одним глазом по номеру тачки. Ха! 75! Парижжжшшш, друзья! Верно я его раскусил!

— В чем дело? — заикается мой апостол.

Мой левый крюк приземляется ему на левую щеку. Он впивается спиной в дверцу машины. Я поднимаю его за воротник плаща и правой снова — бах! Точно по центру. Он захлебывается, кашляет открытым ртом и выплевывает два больших зуба, покрытых противной красной пеной. Я провожу еще два в подбородок… Он растягивается на германской земле, удобренной кровью великих сынов. Без тени смущения я открываю дверцу машины, отрываю его от земли и запихиваю на водительское сиденье.

— Первое и последнее предупреждение, — заявляю я ему. — Если я еще хоть раз увижу тебя на своем пути, то отделаю более радикально и ты будешь похож на гнилой помидор, понял?

Он бормочет что-то невнятное.

— Все! — кончаю я базар. — Теперь сматывайся и дуй все время вперед, глядя перед собой, не оборачиваясь, пока не увидишь табло «Северный мыс — 10 км». Исчезни!

Повторять не приходится.

Лишь голубой дымок из его выхлопной трубы служит мне ответом.

Перед тем как вернуться в номер, я делаю остановку в баре и заказываю у ночного портье стаканчик виски. Парень похож на деревенского педика, из тех, кто, опасаясь общественного порицания, вступает на этот путь, только достигнув совершеннолетия, да и то оказывает услуги лишь узкому кругу.

«Как вы собираетесь наложить лапу на этих людей?» — вспоминаю я слова своего шефа.

Этот вопрос я и без него задавал себе, как вы понимаете, неоднократно. Но с помощью милых девушек из «Люфтчего-то» я перенес ответ на послезавтра.

Теперь, поскольку я уже проснулся и мои нервы опять натянуты, как нитка в швейной машинке, я чувствую себя подобно охотничьему псу перед пуском в загон. Мой проклятый внутренний голос тоже проснулся и, зевая во весь рот, оглушительно шепчет мне: «Не дай остыть найденному следу! Расслабился ты тут, ухватясь за соблазнительный бюст своей немецкой подруги, а твой долг идти вперед! Недостойно опускаться до низменных соблазнов, которые ты, как истинный король, должен игнорировать».

Залпом осушив стакан, я иду колотить в дверь своего охочего друга Берю. Его партнерша просыпается первой, и мы, объединив усилия, пытаемся вырвать его из могучего сна.

— Что такое? — мычит Берю, не открывая глаз. — Желаешь незапланированную вязку, Матильда?

— Вставай и войди в штаны! Нам надо ехать! — командую я.

Он зевает так, как могут зевать только полицейские, — когда лица не видно. Одновременно Толстяк пускает ветры, от которых полегли бы все злаковые на полях Бретани, и вздыхает.