Читаем СЛЁТКИ полностью

Ведь вон кровный брат его, Витька Головастик! Прямая перпендикулярность! Башка молотобойная! Сколько врагов снес он одним простым, но бычьим ударом - в поддых, в грудь, а уж в лицо, в нос - просто страшное дело. После трех-четырех случаев в дискотеках, на улицах и просто так, по баловству, когда старшие парни, а то и взрослые мужики пробовали приструнить, оттянуть, наказать Головастика и начинали злоупотреблять силой ли, числом ли, возрастом, Витька поражал энтузиастов с такой сногсшибательной яростью и силой, что после первого же пролома взрослой стаи никто более испытывать этот бронеголовый снаряд не желал, и заводилы бодро, под Витькин свист, разбегались.

Вот ему, Головастику, военкоматовские предлагали многие царства, среди них аж морскую пехоту, но он кочевряжился, в хомуты не желал и тянулся вслед за Акселем в школе, хотя и отставал по возрасту на два года.

Тянулся - это слово относилось ко всем к ним, ко всей команде. Учиться в школе было не то чтобы неинтересно, а нудно, тоскливо, пасмурно.

Похоже, не попались этой кучке озорные учителя, которые были способны раскачать слабые, еще не проснувшиеся умы, завести, раскрутить потенциальные двигатели. И получилось так, что тела их росли и развивались, а вот серое вещество в черепной коробочке всё еще подремывало, ворочалось, как медведь в берлоге, и всё не приходила весна, чтобы озарить эту берлогу ясным чистым светом открытия самого себя.

Нет, свет прорывался - разве не знали они, что такое простая радость, хорошая погода, дружеская улыбка? Много чего постигали они среди простейших чувств и открытий. Но к сложным так и не подступились.

Петя, Федя и Ефим, по возрасту бывшие ближе к Глебке, чем к Бори-ку, разумеется, тоже переменились в соответствии с летами. Слухи о том, что семейка тихо шарит, пригасли. С возрастом постепенно втягивались они в семейный бизнес. Мама открыла продовольственную лавочку на другом конце города, торговали, судя по рассказам сынов, всем, что съедобно, и ребята по очереди помогали родителям на работе, потому что по мере расширения дела отец и мать стояли за прилавком, а несовершеннолетние сыновья, которым, по закону, вход за прилавок был запрещен, колготились на подхвате. Организовывали завоз товара, перетаскивали его, распечатывали, томясь родительским приказом, чтоб ничего - ни-ни! - ни в рот, ни, Боже мой, в карманы, потому что в магазинчике все не чужое, свое. Да и то! Разве это не глупость воровать самим у себя?

И трое братишек, шибко, видать, пораженные этой новой практикой, присмиревшие, загрустившие, угасшие, от родительских трудов в восторг не приходили. Напротив, через несколько длительных месяцев беспрерывного, после уроков, приторгового труда Петя, Федя и Ефим вдруг, ни с того, ни с сего, начали проявлять сперва робкий, но все-таки явный интерес к учебе. Домашние задания выполнялись усерднее, пусть и в ущерб процветанию родительского магазинчика; после уроков братья оставались в разных кружках - по химии, по математике, даже по литературе, участвовали в допол-

нительных детских массовках, от которых, например, Витька и Аксель отлынивали. Как и Борис.

В общем, прав классик: бытие определяет сознание. Магазинчик родительский, товар, деньги и снова товар, вовсе не увлек горевскую троицу, братьев-погодков, а медленно, но верно отторгал от себя.

Однако же не сильно все они разошлись. Веерного такого разброса не получалось. Все летели близко друг от друга, хоть в разных классах, но в соседстве, диктуемом, видать, всей прочей близостью - домов деревянных, деревенских, в общем, одинаковой или совсем похожей историей ближних предков, душевной одинаковостью и простотой родительской жизни.

А в общем - все они росли, не ведая как про высоты духа, так и про низины страстей. Жили негромко, бесцельно, куда кривая вывезет, да и учиться слишком особой охоты не было.

Тянулись - вот подходящее слово.

17

Глебушка теми годами подрастал, наполняя свою малую душу знаниями не только практическими, земными, но и вполне воздушными, которые принято считать детским баловством, а никак не серьезным стремлением - впрочем, считать так, призадумавшись-то, как раз и есть непростительная ошибка.

В каждом, даже самом несуразном детском желании надобно бы отыскивать звездочку, сияние мечты, вполне, может быть, осуществимой. А если и не осуществимой, то уж наверняка возвышающей, поднимающей душу на крыло, вдохновляющей на новые фантазии, хотя фантазии - это что-то неисполнимое. Но ведь и неисполнимое, всякая мечта, если она благая в сути своей, сиречь важный шаг в движении души. Значит - шаг в развитии. Рост.

А Глебка предложил почти невозможное.

Дело было в начале июня, горевский клан, весь семерик, опять, хотя это и часто случалось, выбрался на околицу своей бывшей деревни, бродил по полям. И припозднились: тихо подкатили сумерки.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза
Афганец. Лучшие романы о воинах-интернационалистах
Афганец. Лучшие романы о воинах-интернационалистах

Кто такие «афганцы»? Пушечное мясо, офицеры и солдаты, брошенные из застоявшегося полусонного мира в мясорубку войны. Они выполняют некий загадочный «интернациональный долг», они идут под пули, пытаются выжить, проклинают свою работу, но снова и снова неудержимо рвутся в бой. Они безоглядно идут туда, где рыжими волнами застыла раскаленная пыль, где змеиным клубком сплетаются следы танковых траков, где в клочья рвется и горит металл, где окровавленными бинтами, словно цветущими маками, можно устлать поле и все человеческие достоинства и пороки разложены, как по полочкам… В этой книге нет вымысла, здесь ярко и жестоко запечатлена вся правда об Афганской войне — этой горькой странице нашей истории. Каждая строка повествования выстрадана, все действующие лица реальны. Кому-то из них суждено было погибнуть, а кому-то вернуться…

Андрей Михайлович Дышев

Детективы / Проза / Проза о войне / Боевики / Военная проза