Слева, где бьется сердце. Инвентаризация одной политической идеи

Тем не менее нельзя не заметить, что критически относящаяся к росту новая скромность (еще) не нашла своего отражения в официальной государственной политике социал-либерального правительства Гельмута Шмидта. Насколько «зеленое» смирение и религиозность сотворения мира непреднамеренно представляли собой идеологический противовес конца большого бума, настолько мало внимания этой серьезной перемене уделило социальное государство. Тот факт, что кризис экономического роста отразился в драматически сокращающихся налоговых поступлениях, не был воспринят как предупреждающий сигнал. Было просто решено стать государством-должником. То, что не давали больше текущие доходы от налогов, не спрашивая разрешения, переложили на будущие поколения. Еще в середине 70-х годов долг государства составлял здесь около 20 процентов экономического результата (внутреннего валового продукта); за последующие десять лет эта доля увеличилась вдвое, т. е. достигла 40 процентов. Вторая половина 70-х охарактеризовалась самыми высокими показателями государственной задолженности в Германии до ее воссоединения. И то и другое доставляет этой стране по-прежнему много хлопот.

Начиная с середины 70-х увеличивается и общественное неравенство. Доходы верхних десяти процентов, и в особенности верхнего одного процента, растут с тех пор быстрее, чем экономика как таковая. Это означает следующее: теперь капиталист может разбогатеть быстрее, чем рабочий, – и при этом ему для этого, в отличие от наемного работника, даже не надо особенно сильно напрягаться. Принято говорить, что первый миллион самый трудный. Риск, правда, сохраняется: тот, кто поставит на неправильные акции, может лишиться всех своих денег. Но с учетом всех обстоятельств нельзя не сделать следующий вывод: послевоенные годы (пикантным образом и военные годы и предшествовавшие им годы Великой депрессии) были периодом относительного равенства внутри общества. С середины 70-х годов общество распадается на части, что воспринималось как несправедливость в той мере, в которой сами доходы во все меньшей степени являются трудовыми доходами, а передаются через наследство разбогатевших после войны поколений родителей и родителей этих родителей. С чем связана эта перемена послевоенного тренда, до сих пор полностью не исследовано. Ясно только одно: ограниченный в объеме капитал в мире глобальных шансов удачных вкладов на продолжительные сроки вдруг стал обеспечивать более высокий доход, в то время как – во времена высокой безработицы и ослабленных этим обстоятельством профсоюзов – не столь дефицитные наемные работники были вынуждены довольствоваться минимальными уровнями роста своих доходов. Возразить против этих фактов нечего. Вопрос заключается лишь в том, насколько это плохо.

Для сегодняшних левых это плохо. Те левые, которые после 1968 года не находили ни единого доброго слова для закостеневшей эры Аденауэра, славословят сегодня время до 1973 года как золотые годы. Сильные профсоюзы, высокий рост заработной платы рабочих, полная занятость и социально приемлемый разрыв в доходах верхних и нижних слоев общества считаются сегодня отличительной чертой государства, которое еще знало меру. Какая досада: те левые, которые в 1973 году требовали другое общество, поскольку они не хотели терпеть актуальное состояние царившего тогда реального капитализма в его универсальной ослепляющей взаимосвязи, мечтают сегодня о возвращении в тот уютно-эгалитарный мир, который существовал в Германии до 1973 года. Следует ли из этого вывод, что левые в годы их культурной победы (только лишь за счет их многочисленности) после 1973 года в политэкономическом отношении потерпели решающее поражение? Похоже, что это так.

Скептицизм везде и всюду, не только среди «зеленых», критикующих экономический рост. Скептицизм охватывает и либералов. Но между скептицизмом либералов и скептицизмом зеленого альтернативного движения расстояние в световые годы: либеральный скептицизм предупреждает об опасности завышенных надежд на возможность построения лучшего мира и ничего не опасается так, как заносчивости знания и человеческого высокомерия. «Зеленый» скептицизм как раз все надежды возлагает на осуществимость лучшего мира, пропагандирует программы защиты климата, экологические концепции и запреты выбросов, которые должны спасти божье творение от гибели. «Сейчас уже без пяти двенадцать», гласит «зеленая» мантра.